Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Позвольте мне захватить только одну бумагу, — сказал Леопольд и поспешил в смежную комнату.
Скоро они уже были на реке. Темза была запружена лодками, как в день въезда королевы в Лондон, только не радость была причиной всеобщего возбуждения. Выйдя из конторы, мастерской или магазина, каждый так и бросался в шлюпку с пикой в руке, повязав только меч поверх будничного кафтана.
— В Уайтхолл! Да будут прокляты испанцы и папа! Вперед, за королеву Англии! — раздавалось повсюду.
Наконец, шлюпка причалила к лестнице Уайтхолла, и Леопольд с Роули прошли прямо в замок. Гвардейцы остались в коридорах, а Ротсей провел Роули и Леопольда в небольшой зал, между кабинетом королевы и аудиенц-залом, в котором находилась теперь Елизавета.
— Извините, милорды, — сказал Сеймур, камергер и родственник королевы, — но королева принимает теперь представителей от парламента и Сити.
Через два часа вошла, наконец, леди Пемброк.
— Милорд Роули, не угодно ли вам войти с рыцарем фон Веделем в кабинет ее величества?
Она указала на противоположную дверь и когда они вошли, леди Пемброк отворила дверь аудиенц-зала и Елизавета, опираясь на руку Лестера, вошла со своей свитой.
— Благодарю вас за любовь вашу, — сказала она. — После такого волнения мы нуждаемся в некотором снисхождении. Пусть остается Уолсинхэм для отправки необходимых бумаг, а, относительно прочего, мы желаем в спокойствии закончить этот день.
Стоя на пороге своего кабинета, она несколько раз поклонилась. Все удалились.
— Обождите здесь, сэр Френсис. Хотя бы небо упало на землю, Беддингфилд, но мы никого не желаем принимать теперь, за исключением Роули.
В сопровождении леди Пемброк Елизавета вошла в комнату, бывшую недавно свидетелем угрожавшей ей смертельной опасности и ее счастливого спасения.
Едва только Роули увидел ее, как тотчас же опустился на колени.
— Да сохранит Бог мою возлюбленную королеву!
Елизавета быстро подошла к Роули и положила ему на плечи обе руки.
— Да, да, сэр Уолтер, вот участь вашей королевы!
И, ласково откинув волосы с его лба, она продолжала:
— Милый мой, не ты один мореход, народ, волнуемый бурями времени, — это наш океан!
Она подняла его и подошла к Леопольду.
— Чувство стыда — не унизит даже королеву. Нам стыдно перед вами! Вильгельм был прав, полагаясь на вас! Извините меня! Но я отблагодарю вас тем, что дороже всего для вас.
Она откинула занавесь. В спальне королевы стояла Анна фон Эйкштедт.
— Боже милосердный! — вскричал Леопольд.
Елизавета привела Анну в объятия Леопольда.
— Если вы не безумец, то отправляйтесь с нею на родину и — будьте счастливы.
Ей отвечали немым объятием и сдержанными рыданиями. Вдруг Леопольд вздрогнул, как будто очнулся.
— Нет, ваше величество, нет! Как ни счастлив был бы я обладать Анной, но я не исполнил еще моей обязанности, не исполнил последнего завета Вильгельма Оранского! Вы не доверяли мне относительно доктора Парра, но сегодняшний день доказал, что я говорил правду. Поверьте, по крайней мере, теперь, в опаснейший заговор Бабингтона и Тимборна! Филипп слишком долго таил свой план, чтобы в решительную минуту не привести его в исполнение.
— Новый заговор? — вскричал Роули.
— Ни изумлений, ни разъяснений! — вскричала королева. — Говорю вам, это вздор! Неужели вы хотите связать вашу жизнь с этим, в сущности, нелепым призраком? Будьте уверены, в этом-то, по крайней мере, вы ошибаетесь. Я не настолько неблагоразумна, чтобы пренебречь предостережением Вильгельма и вашими указаниями. Дело в точности исследовано, и оказалось оно совершенно несостоятельным. Нет, Филипп не может так далеко зайти против меня, его невестки!
— Вы жестоко ошибаетесь, государыня! — печально сказал Леопольд. — То же самое говорил Вильгельм Оранский, но как далеко зашел Филипп, доказано кровавым днем 10-го июля. На коленях умоляю вас, позвольте мне закончить мое дело! Честью моей и кровью ручаюсь, что я открою и этих убийц!
— Довольно. Я не хочу этого, сэр! Не заставляйте меня открывать последние, тайные мои доводы! С заговором этим — допустив, что он существует — связана не одна дорогая жизнь! Если бы Бабингтон и Феррети действительно участвовали в заговоре, тогда милорд Лестер, мой родственник, друг моей юности, человек которого я некогда любила, которого я превозносила над всеми, оказался бы простым убийцей, презреннее всякого пса, бросающегося на своего господина. Нет! — вскрикнула она. — До такой степени сомневаться в людях, в английской чести, в королевской крови Дадли — я не могу, я не должна! Заставьте меня бороться с сатаной в образе человеческом, но не с друзьями, не с дорогими сердцу людьми. Даже преступление имеет пределы! Если я ошиблась, то ошиблась по-королевски, и ради этого можно погибнуть и с презрением покинуть этот неблагодарный свет!
Леопольд преклонил колено перед Елизаветой и поцеловал ласково протянутую ему царственную руку.
— Прощайте, великодушная и заблуждающаяся государыня! Придется мне оплакивать и Вильгельма Оранского, и вас, а имя мое, вместе с именем того мерзавца, будет запятнано клеймом наемного убийцы Филиппа! Но на тебя, Анна, не падет позор! Еще раз и навеки я отказываюсь от тебя! Я отправляюсь в Кремцов, устрою мои домашние дела и затем — во Францию, сражаться за угнетенное протестантское вероисповедание! Но в доказательство того, королева, что все вокруг вас — обман и ложь, что приближенные играют вами и, нарушая вашу волю игнорируя ваши распоряжения, проводят собственную волю и политику, скажу вам одно: хотя сэр Уолсинхэм и позволил мне отправиться в Шотландию, но не допускал меня к вам потому только, что я видел то, что ему не нравилось. Он, Гундстон и лорд Вильерс хотят, чтобы вам наследовал Иаков, но я изложил в моем донесении, что Англии не нужен трус и род попов. Я стою здесь, а Уолсинхэм там! Кто из нас обманщик?
Елизавета выпрямилась, ее лицо, шея и грудь побагровели.
— Если это правда, то да умилосердится Господь над нашею бедною душою! Лорд Роули, позовите Уолсинхэма!
— Вот копия с донесения моего вашему величеству.
— Хорошо, очень хорошо!
Вошел Уолсинхэм.
— Подойдите, сэр, и защищайте вашу честь. Сообразно ли с истиной сообщили вы мне содержание донесения фон Веделя насчет Шотландии?
— Нет! Я не докладывал того, что он считал истиной.