Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Еще бы! Да она не была бы женщиной, не была бы Елизаветой Английской! Ого, дружище, каким, однако, курсом вы идете! Должно быть, море вам знакомо!
— Мне знакомо море жизни!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Елизавета и Анна
Преобладающей чертой характера Елизаветы была зависть. Она завидовала как женщина, и как королева и нередко эти два оттенка страсти сливались в одном свирепом чувстве, убийственном для других и отражавшемся на самой Елизавете. Один только порок этот омрачал ее редкий характер и бросал мрачную тень на ее царствование. Как королева, она завидовала Марии Стюарт и ее сыну Иакову, как женщина — настаивала на праве своем, чтобы мужчины, которых она отличала, любили только ее одну, и в глубине души завидовала каждой женщине, которая была тем, чем Елизавета никогда не могла быть — супругою! Однако она допускала некоторые исключения, и бывали случаи, когда Елизавета выказывала исключительное великодушие. Но случаи эти, вообще очень редкие, никогда не применялись к мужчинам, к которым Елизавета чувствовала нежную склонность и которых, по ее мнению, она имела право любить.
После этого странно было бы, если бы Елизавета не заметила египетское ожерелье, которое Анна стала носить, узнав о приезде в Англию Леопольда. Завистливые, восхищенные и вместе с тем любопытные придворные дамы набросились на Анну и наверное постарались бы обратить внимание ее величества на это «чудо», если бы Елизавета сама тотчас же не заметила его. Она стала расспрашивать Анну, и, верная своему слову, последняя сказала, что это подарок одного дорогого и далекого друга.
— Вы его любили и теперь еще любите?
— Безнадежно!
— Он умер?
— Для меня он умер!
— Значит, брильянты на груди вашей — это его слезы! — поцеловав Анну, сказала Елизавета. — Почаще бывайте у нас, милая мисс. Мы понимаем вашу любовь и многое можем рассказать об отжившей и умершей любви!
С этого дня Анна сделалась при дворе «Persona grata», это тем более казалось удивительным, что среди этих леди и графинь древнейших английских фамилий, посол крошечного государства Валентин фон Эйкштедт играл очень незначительную роль. Ожерелье это выдвинуло Эйкштедтов на передний план при том дворе, при котором самая заносчивая родовая спесь всегда уступала место романтизму и обаянию таинственности.
Настал, наконец, день Елизаветы — после Рождества Христова важнейший праздник в Англии описываемой поры. Двор отправился в Уайтхолл и в полдень вступил в длинный зал, выходивший окнами на место, приготовленное под турнир. Посредине зала находился портал, от которого вела на ристалище широкая лестница. В портале стояло под балдахином кресло ее величества и места для ее женской свиты. Придворные чины и министры разместились на покрытой коврами лестнице. Ристалище было окружено высокими эстрадами, верхние места которых занимались дворянством, а нижние — ликующим Лондоном. Так как в день этот убранство улиц, дворцов и самого ристалища имело отношение лишь к Елизавете, то турнир мог быть только развлечением, в котором в честь «красоты и величия» Елизаветы участвовали лица, поклявшиеся «ради любви ее и чести подставлять сердце свое всякому копью». Дело не было, однако, настолько опасно и пламенно, каким оно казалось, но, как развлечение, оно представлялось довольно серьезным, и состязавшиеся могли ждать переломов рук и ног, опасных падений и ушибов. Рыцари, участвовавшие в турнире, имели поверх брони фантастические одежду и костюмы: один изображал короля дикого племени, другой — ирландского вождя Гаргантюа, третий — маврского принца, четвертый — римского императора. Иные явились на ристалище верхом, другие — в странных экипажах или на кораблях, на слонах, чудовищах или невиданных животных.
Турнир прошел как и множество подобного рода празднеств: кое-кто свалился с коня, несколько лошадей переломали себе ноги, а иному так досталось, что нельзя уже было принимать участие в турнире. Но вообще дело обошлось довольно сносно, и все полагали, что победителем останется граф Арундель, недавно помилованный королевой, как сообщник и сын казненного герцога Норфолкского. Уже была половина четвертого, как вдруг герольд поднялся до половины лестницы и обратился к королеве со словами:
— Высокая и великодушная повелительница! Явился еще один рыцарь из чужих земель, следовательно, он не из числа подданных вашего величества! Он предъявил свои права на герб, родословную и дворянское звание, так что нельзя отказать ему в праве явиться на турнир, если только ваше величество не лишит его этой, подобающей рыцарю, чести.
Елизавета встала.
— Если чужеземец — рыцарь и испытан вами, то может он явиться к нам и попросить дозволения сразиться.
Герольд поклонился и поднял жезл.
— Чужеземный, безымянный рыцарь, перед тобою открыто ристалище! Largesse!
Грянули трубы и литавры.
Хотя было это не больше, чем маскарад, но до того похожий на действительность, что легко мог обмануть каждого. Чужеземец сидел на дивном вороном коне, покрытом красной, настоящей восточной попоной. Ноги рыцаря, до чешуйчатой обуви, были покрыты белыми шелковыми шароварами, а верхняя часть тела — широкою красной рубахой без рукавов, так что видны были его мускулистые геркулесовские руки и мощная шея. Вместо пояса на нем была драгоценная индийская зеленая шаль, за спиной у него развевался белый бурнус, голова была покрыта железным шлемом, вокруг которого обвивалась зеленая чалма, украшенная красным пером, в отверстиях шлема сверкали большие глаза. Вместо меча ему служил оружием ятаган. На его круглом щите был изображен в золотом поле черно-красный круг. Рыцарь медленно объехал вокруг ристалища и, преклонив копье, остановился перед Елизаветой.
— О, величие милости и красоты! — начал он. — О ты, Елизавета, озаряющая и оживляющая Англию подобно свету небесному, дозволь также и чужеземцу преломить копье в сей торжественный для тебя день. Не для того приехал я, чтобы моею доблестью поклониться красе твоей, это подобает благородным сынам Севера, а не мне, одинокому сыну Востока. Являюсь я перед твоим престолом истины и любви с тем, чтобы ты изрекла нелицеприятный суд перед лицом всего мира. Имя мне Ахмет, бей Рамлы и Яффы. Как рыцарь и эмир являюсь я в защиту поруганной чести, непризнанной невинности и разбитой жизни одного безымянного странствующего друга, утратившего из-за меня и родину и любовь. Если между благородными дворянами Англии найдется человек, готовый сразиться со мною с тем, чтобы поддерживать право или бесправие, честь или бесчестие моего друга, то прошу тебя, пресветлая королева, дай на то соизволение твое.
— Если ты, — ласково сказала Елизавета, — мужественный эмир, явился в Англию в защиту чести друга твоего и обращаешься к королеве Англии, как к судье в деле любви и верности, то ради столь высокого доверия, да будет тебе дозволено сражаться.
Чужеземец вынул какую-то блестящую странную вещь и прикрепил ее к концу своего копья.
— Не как благодарность за такую милость, но чтобы ты убедилась, что действительно пришел я с востока, позволь, о высокая повелительница, повергнуть к стопам твоим дар благоговения.
Он приподнял копье, подъехал к лестнице, наклонил оружие к Уолтеру Роули и передал ему подарок.
— Недавно я видел эту дивную диадему в руках иноземного благородного христианина, — заметил Роули.
Изумленная Елизавета взяла блестящее украшение.
— Богом клянусь, — вскричала она, — такая драгоценность красуется на груди одной известной нам особы! Милорды, позвольте сразиться Ахмету и пусть один из вас ответит на его вызов! Сэр Уолтер, — прошептала она, — тут кроется какая-то тайна! Назовите чужеземца, преподнесшего мне этот подарок.
— Как только он сразится, я объявлю его имя, ваше величество, — быстро ответил Роули.
Между тем граф Арундель приблизился к чужеземцу.
— Ради милостивой и справедливой королевы Англии я сомневаюсь в праве, невинности и чести вашего друга! Объявите мне ваше настоящее имя! — шепотом прибавил граф.
— Леопольд, рыцарь фон Ведель! — тихонько ответил тот.
— Клянусь золотой медалью Григория, которому вы изменили, — вполголоса сказал Арундель, — вы сами тот бездельник, за которого хотите сразиться! Покрепче же держитесь в седле, имперский рыцарь!