Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— А м-м-маркграф у нас… свинья! — громогласно провозгласил седой лысеющий вояка с косым шрамом на лице и выбитым левым глазом. — К-клянусь своей честью!
— П-правильно! — ударив пустой кружкой по столу, поддержал его тот, что чокался с Ульрихом. — В-выпьем!
— З-за ч-ч-что? — тряхнул головой третий.
— За Ульриха де Шато-д’Ора! — громко заорал одноглазый рыцарь. — И за месть!
— М-можно! — вскричал другой. — Пьем! Пьем за Ульриха, чтоб он вернулся из Палестины!
— А я уже вернулся! — сказал Ульрих. — Чего же за это пить?!
— Ты — Ульрих? — выпучил свой единственный глаз рыцарь. Остальные тоже
— Ну уж! — пьяно выдохнул одноглазый. — Не лги! Я знаю тебя. Ты барон де Шабли, тебя подослал маркграф!
— Да ты что это? — нахмурился Ульрих. — Как смеешь ты графа называть бароном, а? ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?
(Автор не станет утверждать, что эта сакраментальная фраза была произнесена впервые в истории. Он просто хочет показать, что Ульрих уже находился в той стадии опьянения, когда этот вопрос начинает живо интересовать мужчину, и подчеркнуть, что так было во все века.)
— У-ув-важаю! — ответствовал рыцарь, к которому был обращен вопрос. — Но т-ты не эт-т-тот, н-не который…
— Н-не Ульрих! — наполняя свою кружку густым, словно сироп, черным ячменным пивом, подсказал рыжебородый детина, у которого на пластинчатой кольчуге красовалось зерцало с вычеканенным изображением рыбы и трезубца. Ульрих, вспомнив, чей это герб, хлопнул по наплечнику детины рукой в железной перчатке. Сталь лязгнула о сталь.
— Друг ты мой, барон фон Гуммельсбах!..
— Верно, — удивился рыжебородый. — Я этот самый Гуммельсбах и есть.
— Арнольд? — ухмыльнулся Ульрих.
— Ага! — вскричал тот. — Ве-ерно!
— Ну вот, а вы все не верили…
— Ну и дураки же мы! — с детским простодушием воскликнул одноглазый.
— Н-не дураки, а хуже! — трахнув себя кулаком по бронированной груди, заявил тот, кто первым чокался с Ульрихом. — Позвольте представиться: Хлодвиг фон Альтенбрюкке!
— Магнус фон Мессерберг!
— Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее!
— Барон Жан де Бриенн!
Рыцари представлялись один за другим. Кто-то из спавших проснулся, высунул из-под стола свой измазанный горчицей нос и, смахнув с бороды кусок квашеной капусты, пробормотал:
— А т-ты н-не б-барон, а д-дерьмо! — После чего в голову ему полетела глиняная миска. Миска в пьянчугу не попала, а обиженного барона успокоили и хлебнули — для трезвости — капустного рассола.
— Значит, приехал? — спросил Мессерберг. — Обратно замок требовать будешь?
— Буду, — сказал Ульрих твердо.
— Не боишься? — спросил одноглазый, которого звали Жан де Бриенн.
— А чего бояться? Свое прошу, не чужое…
— Это хорошо-ик! — кивнул де Бриенн и, подняв кверху указательный палец, добавил шепотом: — Но трудно!
— Ничего, справимся, — сказал Марко. Только теперь его, кажется, заметили.
— Эт… Эт-то кто? — спросил фон Альтенбрюкке.
— Ты что, невежа, порядка не знаешь? — изумился Мессерберг. — Куда сел, харя немытая?
— Пусть сидит, — спокойно проговорил Ульрих. — Это мой вассал. Я его в рыцари посвящу. Скоро…
— П-понял? — добавил кто-то из-под стола, и Жан де Бриенн опять швырнул в обидчика миской, но угодил в собаку, которая грызла под столом обглоданные рыцарями кости. Животное заскулило и выскочило за дверь.
— Ну, если так, сиди! — пожал плечами Мессерберг.
— А может, еще вина? — спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, хлопая припухшими веками, из-под которых смотрели тускло-серые мутные
— На здоровье, — сказал Ульрих, подавая ему кувшин. Тот попытался наполнить свою кружку, но большую часть вина пролил под стол. Когда кружка все же была наполнена, из-под стола послышалось какое-то чавканье. По-видимому, находившиеся там рыцари лакали вино прямо с пола.
— А слыхали вы, господа, одну историю? — ухмыльнулся фон Гуммельсбах. — Некий рыцарь был у своей любовницы, жены своего сеньора. И вот они только… улеглись… на ложе… А тут стук в дверь! Рыцарь вскочил — и в окно! А башня была высоченная… Так вот… любовница рожу в окно выставила и орет: «Милый! Отползай, а не то тебя заметят!» Вот так-то…
Сидевшие за столом рыцари дружно захохотали.
— А вот еще одна история, — крякнув после хорошего глотка вина, продолжал Гуммельсбах. — Старый граф женился на молодой графинюшке… Значит, выходит она замуж и думает: «Что же это он такой старый со мной, молодой, в постели делать будет? Помрет еще от натуги!» Ну… и первая ночка.
Ожидая подробностей, рыцари притихли, глядя в рот рассказчику.
— Первая, значит, брачная ночь, — усмехнулся Гуммельсбах. — Графинюшка у себя спит, а граф — у себя. Графинюшка часок проспала, слышит — стучится граф. Говорит он ей «Позвольте мне, сударыня, исполнить мой супружеский долг!» Графине-то что? Исполняй, если нанялся! Ну, вдул он ей! И ничего, графине понравилось… «Только, — думает графиня, — больше-то все равно не сможет!» Заснула она, еще час проспала — опять стучит!
— Ишь ты! — вырвалось у Мессерберга. — Ну и старикан!
— Опять то же самое «Дозвольте супружеский долг исполнить!» Исполнил, да еще как! Графиня уж не нарадуется, что за такого старика вышла. Опять заснула, час проспала — снова стучит! Опять просит: «Позвольте долг исполнить!..»
— Исполнил? — сплюнув на пол и угодив плевком в чью-то сильно покорябанную плешь, спросил Ульрих.
— Исполнил! — подтвердил Гуммельсбах. — Графиня чуть с ума не сошла от счастья, думает: «Золото, а не старик, ишь как меня любит!» Ну а потом, таким же манером, граф к ней еще раза три приходил. Графиня уж устала, даром что молодая, не выспалась, отдохнуть хочет. Под самое утро старый опять в дверь стучит: «Графинюшка, позвольте мне исполнить свой супружеский долг!» Ну, графиня ноги раздвигает, а сама говорит: «Сударь, вы уже седьмой раз исполняете, не довольно ли?» А старик удивился и говорит: «Разве?! Охо-хо, как же я постарел то, совсем память пропала.. Скоро помру, видать…»
Посмеявшись от души, рыцари еще выпили и принялись швырять костями в собаку, снова появившуюся в дверях.
— А еще вина м-можно? — выдавил из себя Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, пытавшийся дотянуться до ближайшей кружки.
— М-можно! — невольно передразнил его Ульрих.
Пока он наливал, Хлодвиг фон Альтенбрюкке выдавил бычий пузырь, которым было затянуто окно, и вышвырнул его вместе с рамой во двор, затем извлек из-под доспехов соответствующий орган, дабы облегчить свой собственный пузырь. Сложность состояла в том, что окно было маленькое и к тому же находилось примерно на уровне груди Хлодвига. Вследствие этого он измочил всю стену, скамью, где сидели его товарищи, а заодно и самих товарищей, в основном де Бриенна и Мессерберга. Из-под стола опять донеслось хлюпанье — видимо, лежавшие там господа еще не разобрались, что, собственно, пролилось на пол.