Рыцарь умер дважды

Звонцова Екатерина

Наставник Джейн весь путь мрачно молчит, молчит, и когда мы приземляемся возле опутанного лианами бурелома. Говорит мне лишь одно: «Переоденься, и я тебя отвезу». Кьори с Цьяши переглядываются, но — к моей панике и обиде — не спорят, не выказывают желания меня проводить. Мы опять пробираемся сквозь ветки и долго лезем по укрепленным земляным тоннелям, затем спутницы оставляют меня в первом же помещении, заставленном ящиками. Цьяши бросает: «Прощай, не-Жанна!»; Кьори: «Я скоро приду». В ожидании я, не заботясь ни о чистоте, ни об удобстве, просто сползаю по стене на пол и прячу

лицо в ладонях. Тяжело думать, тяжело даже дышать, хотя в прошлое пребывание в убежищах я этого не замечала.

Возвращается Кьори, приносит мое траурное платье. Кто-то в наше отсутствие слегка почистил его и подлатал. Кровь и следы древесного сока, конечно, остались, но выглядят менее жутко. Я благодарно улыбаюсь и начинаю снимать облачение.

Кьори помогает сменить наряд. Чуткое Сердце молчит, и мне это не нравится. Когда платье надето, я разворачиваюсь к жрице и опускаю руки ей на плечи.

— Я благодарна тебе, — произношу с усилием, успела охрипнуть, пока мы не говорили. — Если бы не ты, я пропала бы или хуже — потеряла бы рассудок. Ты замечательная, и я… я очень счастлива, что у моей бедной сестры была такая подруга.

Жаль, у меня не было. И не будет. Кьори опускает взгляд, но тут же вскидывается. Обнимает меня, быстро отстраняется, вытирает слезы. Я снова слабо улыбаюсь и вдруг вспоминаю кое-что сказанное светочем. «Мой план — надежда». Мне велено молчать, но могу я подарить хотя бы толику этой надежды бедной жрице?

— Светоч верит, что у вас все скоро наладится. Верь и ты.

В глазах Кьори появляется странный блеск.

— Наладится? — Она вздыхает. — Все могло бы наладиться, только если бы Эйриш по-настоящему воскрес, да и то…

— А он может воскреснуть? Цьяши говорила, нет.

— Может. — Кьори горько улыбается. — И одновременно не может: Саркофаг не заживляет раны до конца. Знаешь, один раз я явилась к нему одна, и открыла крышку, и попыталась помочь Эйришу выйти. Он истек кровью на моих руках, его раны так страшны… — Лицо искажается мукой при этом признании. — Глупый поступок, глупый, не стоило внимать его просьбе, но в тот день он вернулся из очередного странствия и чувствовал себя особенно сильным. Но дело, видимо, не в силе. Есть кое-что еще.

Кьори опять чуть не плачет. Я догадываюсь: объяснение будет наподобие того, что Эйриш воскреснет лишь во Второе Пришествие или благодаря какой-нибудь полумифической вещи вроде волшебных бобов. Так и оказывается.

— Ты наверняка видела: в ногах Саркофага высечена надпись на древнем диалекте Звезд. Ты ведь не смогла прочесть ее, верно?

— Не смогла.

— Там написано… — Кьори устало складывает руки у груди. — «Воскресить вечно живого и вечно мертвого может лишь тот, кто разделил с ним одну рану». Это толкуют так, что кто-то из прежних соратников Эйриша мог бы его оживить. Но когда Эйриш пал, послание еще не расшифровали, а когда расшифровали, было поздно: все знавшие светоча уже погибли. Если все верно, он обречен томиться вечно, а мы — лишь слышать его голос. Хотя знала бы ты, как он статен, как красив и…

Кьори смущенно спохватывается. Я тактично делаю вид, что не слышала, да и это интересует меня куда меньше другого. «Обречен томиться…» Существо, с которым я странным образом побеседовала в Лощине, не кажется узником. Оно смеется, шутит шутки и прекрасно знает, что делает и что будет делать дальше. Откуда?..

— Тебе пора. — Жрица отвлекает меня новым недолгим объятьем. — Я провожу тебя по тоннелям, но не буду подниматься. Не хочу видеть Вайю, поговорю с ним, когда вернется. Мне необходимо собраться, и я должна еще дать знать, что мне нужна новая свирель.

Киваю. Я и сама не горю желанием идти к наставнику Джейн, но выбора нет. Более почти не переговариваясь, мы минуем тоннели, скомканно прощаемся, и к Вайю я возвращаюсь, точнее, буквально вываливаюсь мешком из бурелома, уже одна. Он молча помогает мне встать, аккуратно отряхивает, вынимает из волос насекомых и ветки. Мы забираемся на спину мангуста и опять отрываемся от земли. Вместо того чтобы смотреть вниз, я поднимаю голову к зеленоватому, затянутому тонкими облаками небу. Оно потемнело. Наступает вечер?

Сидя за спиной Вайю, я вдыхаю слабый запах орхидей в его развевающихся волосах. Венчиков три; Кьори объяснила, что у большинства представителей «зеленого» народа мужское число соцветий нечетное, а женское четное, что соцветия эти у большинства расположены на голове или груди и что с возрастом цветы увядают. Орхидеи в волосах Вайю все раскрылись полностью, листья крупные. Наверное, по местным меркам он далеко не юноша.

— Она… умирала мучительно?

Когда это раздается в ветреной тишине, я едва не теряю равновесие. А ведь следовало ожидать, что наедине мне зададут некоторые вопросы. Задумываюсь. Рассказать ли, что по ступеням крыльца Джейн ползла, что кровь осталась по всему дому, что доктор Адамс больше часа зашивал раны? Воспоминания свежи, минуло ничтожно мало. Но почему-то мне хочется пощадить этого совершенно чужого мужчину, пусть саму меня не щадили.

— У нее была нелегкая смерть, сэр, но и недолгая. Она успела попрощаться со мной, сказать несколько слов духовнику и отошла.

Он не отвечает, я лишь чувствую: напрягается прямая спина. Стало ли Вайю легче, — не моя забота, я не пробую соболезновать. Молчу, и тишину нарушает он:

— Ты оказалась удивительно храброй.

Поколебавшись, внутренне приготовившись к тому, что будет больно, я все же спрашиваю:

— Все так удивляются. Неужели… Джейн говорила, что я труслива?

Вайю оглядывается; я вижу его выразительный профиль. Опять обратившись вперед, Черная Орхидея ровно отвечает:

— Отнюдь. Но она рассказывала о вашем мире как о месте без волшебства. Именно поэтому она была так тверда в нежелании выпускать Ойво, она считала, что вы не выдержите правды. Одни из вас проявят враждебность, другие сойдут с ума. Она заблуждалась?

Мне не обмануть ни его, ни себя.

— Ничуть. В нашем мире немного людей, у которых холодный разум сочетался бы с сердцем, открытым чудесам. Я едва не лишилась рассудка, оказавшись здесь, впрочем… — я медлю, — впрочем, сильнее всего меня свело с ума то, что Джейн так таилась. Даже на смертном одре она ничего мне… ничего…