Рыцарь в черном плаще
Шрифт:
— Это правда. Граф де Шароле живет возле меня, — сказала Комарго, — на улице Фран-Буржуа.
— Он убил работника? — спросила Сале.
— Наповал!
— Вот чудовище!
— На другой день, — продолжал де Берни, — он пошел, как он обычно делает в подобных случаях, просить помилования у его величества Людовика XV. Король подписал его помилование, а затем и другую бумагу.
«Вот ваше помилование, — сказал он, — а вот подписанное заранее, еще без имени, помилование того, кто убьет вас!»
— Великолепно! — вскричала Комарго. — И что же сказал граф?
— Ничего, но, вероятно, он примет к сведению предостережение его величества.
— Я не скрываю, что не люблю графа де Шароле, — продолжал Бриссак.
— И я, — сказал Ришелье.
— И я, — прибавила Сале.
— Однако он был страстно в вас влюблен, — сказал маркиз де Креки, — он повсюду следовал за вами.
— Я ужасно его боялась!
— Граф де Шароле и любит-то, вселяя страх, — прибавил аббат де Берни.
— Доказательством может служить участь мадам де Сен-Сюльпи, — сказала Кинон.
— О, это ужасно! — вскричала Сале.
— Разве это правда? — спросила Госсен.
— Конечно, — отвечал де Берни, — я сам видел, как умирала эта бедняжка. Я принял ее последний вздох, и, хотя я тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я, как сейчас, слышу проклятия жертвы графа.
— Де Шароле убил ее?
— Для собственного удовольствия.
— Как это произошло?
— Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпи было платье из индийской кисеи. Граф де Шароле взял подсвечник и поджег это платье, чтобы доставить себе удовольствие видеть, как сгорит женщина.
— Негодяй! — вскричали одновременно Комарго, Сале и Госсен.
— Это истинная правда! — сказала Кинон.
— И она сгорела?
— Да! Меня позвали к ней, когда она умирала, — сказал аббат.
— И такие преступления совершает принц крови! — возмутилась Дюмениль.
— Потомок великого Конде, — прибавила Кинон, — брата герцога Бурбона!
— В ту самую ночь, когда граф совершил варварский поступок, — сказал Ришелье, — его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом стояла его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто так и не узнал, кто опозорил графа.
— А кого граф обвинял? — спросила Софи.
— Никого. Он не знал, кто его поставил в столь унизительное положение.
— Однако он дешево отделался: только принял после происшествия ванну, — сказал аббат де Берни.
— Из крови? — спросила Кинон.
— Как из крови? — ужаснулась Дюмениль.
— Конечно. Это обычное дело для графа.
— Он принимает ванны из крови?
— Как? Вы этого не знаете? Однако весь Париж только об этом и говорит.
— Де Шароле принимает ванны из крови?
— Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из крови быков.
— Говорят и худшее, — заметил Таванн.
— И, может быть, не напрасно, — прибавил Ришелье.
— Что же говорят? — спросила Дюмениль.
Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:
— Говорят, что эти ванны, которые он принимает в последнюю пятницу каждого месяца, состоят на три четверти из бычьей крови и на четверть — из человеческой.
Все присутствующие вздрогнули от ужаса и отвращения.
— Говорят также, — сказал маркиз, — что эта человеческая кровь — кровь ребенка.
— Какой ужас! — вскричала Сале.
— И граф совершает подобную гнусность для улучшения своего здоровья! — возмутилась Дюмениль.
— Он надеется помолодеть, — сказал герцог Ришелье.
— Если бы король это знал!
— Но он пока не знает, никто не осмеливается ему рассказать.
— Довольно, не будем об этом, — сказала Госсен с выражением глубокого отвращения.
— Скажите мне, месье де Таванн, почему вы решили, что ваш друг, Петушиный Рыцарь, враг графа де Шароле?
— Почему… не знаю, — отвечал виконт, — но это легко доказать. В прошедшем году каждый раз, когда граф позволял себе проделать что-то гадкое — стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, мучить женщин, которых любит, — на дверях его особняка ночью появлялась афиша с такими простыми словами: «Шароле подлец», и подпись: «Петушиный Рыцарь». Вы догадываетесь, что афиши эти висят недолго. Граф никак не может застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…
Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, остановил слова на губах виконта.
— Похоже, зовут на помощь, — сказал маркиз де Креки, вставая.
— Кто-то стонет, — добавила Комарго.
Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен тут же открыл окно.
— Ничего не видно! — сказал он.
— И не слышно ни звука! — прибавил герцог де Бриссак.
«Конфетница» Комарго находилась на углу улиц Трех Павильонов и Жемчужной, вход в особняк был с улицы Трех Павильонов. Но стоял он между двором и садом, и часть здания выходила на Жемчужную улицу, в этой части располагалась столовая. Снег покрывал мостовую. Дамы и мужчины столпились у трех окон и с беспокойством выглядывали наружу. С минуту продолжалось глубокое молчание.
— Нам показалось, — сказал герцог де Бриссак.
— Но я что-то слышал, — сказал Таванн.
— И я тоже, — прибавила Комарго, — это был крик испуга, перешедший в стон.
— Ничего больше не слышно… и не видно ничего.
— Тс-с! — сказала Кинон. Все прислушались.
— Я, кажется, слышу, — тихо прошептала Кинон, — кто-то стонет.
— Это стоны страдающего человека, — прибавила Дюмениль. — Я ясно их слышу.
— Надо пойти посмотреть, — сказал Таванн.
— Нет, нет! Подождите! — вскричала Комарго. — Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки?