Рыцарь
Шрифт:
— Потому что, — старик подался вперед, и теперь в его голосе слышался металл, — мы не располагаем средствами, чтобы выкупить ее. Этот замок — все, чем мы теперь владеем, да и он не принадлежит нам полностью — второй половиной распоряжается семья, принявшая нас полтора года назад только из христианского милосердия… Но даже если бы и располагали… Торговаться с Альфаро… — Диего с отвращением помотал головой.
— А есть у вас сюзерен, дон Диего?
Старик гордо выпрямился в кресле.
— Наш сюзерен — король Испании! — отчеканил он. — И более никто.
— Прекрасно, — сказал я. — Почему в таком случае вы
Дон Диего горько усмехнулся:
— Вы полагаете, что мы — единственные, кому принес зло этот человек? О, нет… Есть и многие другие. Но что король сможет сделать ему, если граф поклянется, что такой девушки нет в его замке? Пойдет на него войной?
— А что его остановит?
— Все не так просто, как вы думаете… Альфаро де Кориньи — щит от мавров, прикрывающий юг Арагона. Поэтому король Педро не выступит против Альфаро. Особенно теперь, когда истекает срок перемирия с маврами. Вы слышали о том, что случилось на юге три недели назад?
— Что именно?
— Мавры, решив нарушить перемирие, двинулись к графским землям. Мавры даже вступили на них и осадили какую-то крепость. Но они недолго там пробыли. Как пришли, так и ушли. Уж не знаю, подкупил ли Альфаро их предводителя или околдовал его, как многие говорят, но только, выйдя из земель де Кориньи, Юсуф аль-Кейсар пошел в одиночку против своего господина, эмира Альмансора… или аль-Мансура, как его называют сами мавры.
— Да, я что-то такое обо всем этом слышал… — сказал я, размышляя, какими естественными причинами можно было бы объяснить странное поведение этого Юсуфа. Подкуп представлялся наиболее подходящей версией. С другой стороны, если учесть то, что говорил мне в свое время Ги, эта версия тоже сомнительна. Нет таких денег, какие подтолкнули бы молодого и энергичного полководца на самоубийство.
Старик устало махнул рукой:
— Так что жаловаться королю бесполезно. Мы уже жаловались. Без толку все.
— Граф Альфаро, — медленно произнес я, тщательно подбирая слова, — изрядный негодяй, как я понимаю. Но и у него должны быть какие-то понятия о чести. Я не думаю, что он отказался бы принять вызов. Хотя бы из соображений престижа. Неужели не нашлось человека, который оспорил бы право графа творить беззаконие в личном поединке?
И посмотрел на Эгвеньо. Достаточно долго, чтобы старик оценил намек, и достаточно коротко, чтобы этот намек не успел стать прямым оскорблением.
Эгвеньо снова начал ворчать, как большой дворовой пес, почуявший чужака, а старик побледнел и сжал ручки кресла.
— Дон Андрэ, — сказал он, — вы ничего не знаете ни об этом человеке, ни о том, что здесь происходит, иначе бы вы никогда не стали упрекать нас. Никто не рискнет выйти один на один против Альфаро.
— Он такой великолепный боец? — Я вспомнил Ричарда Английского. Вот уж с кем мне не хотелось бы затевать единоборство. Но если бы пришлось…
— Он неплохой боец, — сказал дон Диего, — но дело не в этом. Альфаро де Кориньи — колдун. Он может любого человека заставить сделать то, что ему нужно, попросту приказав ему это. Как можно сражаться с таким человеком, если ты мгновенно забудешь о том, как держать оружие, или твои руки сами воткнут это оружие тебе же в живот? Его вызывали, и не раз. Но все поединки заканчивались его победой. И это были странные победы. Не удивительно ли, когда
— Значит, только то обстоятельство, что он колдун, мешает вам бросить ему вызов?
— Да. Только это обстоятельство.
Я покачал головой, но ничего не сказал. Господи, насколько же все-таки они суеверные люди… Колдун, колдун!.. И половина страны боится его, как самого дьявола. И никто не решается с ним связываться, опасаясь колдовства. Даже король. Да, недурственный имидж граф де Кориньи сумел себе создать.
Заочно я уже почти уважал этого Альфаро.
Но, с другой стороны, может, за всем этим что-то есть? Разве я сам не видел в этом мире настоящие чудеса?
Колдун он или нет — меня это не остановит. Я дал слово моему другу.
— Я понимаю вас, — сказал я. — Но надеюсь, вы не будете возражать, если я сам займусь вызволением Анны Альгарис?
Старик качнул головой:
— Мы окажем вам в этом любую помощь… какую только сможем оказать.
Эгвеньо ничего не сказал, но поднял голову и посмотрел мне в глаза. Странный был у него взгляд… Впервые я увидел в его глазах что-то близкое к уважению. С другой стороны, это уважение наполовину перемешивалось с опасением.
С опасением такого рода, с каким смотрят на душевнобольных, от которых можно ждать чего угодно.
И я поехал. Мне до чертиков не хотелось всем этим заниматься, но особого выбора не было. Слово, черт возьми, рыцарское слово…
Перед отъездом у нас с Тибо произошел небольшой разговор. Я хотел временно оставить его у Альгарисов — ведь неизвестно было, как у нас с Альфаро сложится беседа. Я был готов рискнуть собственной шкурой, но подвергать опасности кого-нибудь еще мне не хотелось — даже если этот «кто-нибудь» всего лишь мой слуга. Но Тибо — впервые за все время нашего знакомства — воспротивился моему прямому приказу.
— Ну уж нет, господин Андрэ, — решительно заявил он. — С чего бы мне тут оставаться? А там… мало ли что. С меня ваш отец шкуру спустит, ежли узнает, что с вами нехорошее сделалось, а я как бы в то время в стороне был.
— Так, может, мне самому тебя выпороть? — задумчиво произнес я. — Чтобы ты делал, что говорят, и не прекословил?
Но Тибо был непреклонен.
— Порите, коли хотите, — он уже приготовился стаскивать с себя рубашку, — порите, бейте, что хотите со мной делайте, но только все равно я с вами поеду.
— Ну хорошо, подумай сам: я ведь отправлюсь к графу без золота. Кто присмотрит за деньгами и за вещами в мое отсутствие? — Говоря о вещах, я имел в виду все то колюще-рубящее металлическое барахло, которое мы с Ги отобрали у солдат барона де Бале.
Продать его подходящего случая так и не представилось, и мы с Ги за время путешествия потихоньку привыкли к тому, что позади нашего отряда плетутся в поводу две лошади, навьюченные этим самым барахлом. Кроме оружия и бароновых доспехов, там имелось еще несколько дорогих вещиц (драгоценности, пара золотых тарелок и т. п.), которые де Бале экспроприировал у разных купцов.