Рыцарь
Шрифт:
Он продолжал смеяться.
Я не стал говорить, что Анна может стать посланцем, который сообщит друзьям о моей судьбе. Альгарисам, Ги де Эльбену. Что мог сделать Ги? Ну, например, передать весточку моим родным. Посмотрим, как запоет этот самодовольный граф, когда под стены его замка придут старый граф Монгель и мой старший брат Жерар… Которых я ни разу не видел.
Надежда, прямо скажем, невелика. Но хоть какая-то.
— Вам дадут за нее неплохой выкуп, — сказал я.
— Видите ли, Андрэ, — произнес Альфаро, — я не слишком жаден до золота. Но если уж мне потребуются деньги, я получу намного больше, если с помощью Анны, которая
— А вы об этом не знали?
— Ну, я ведь все-таки не всеведущ. Неужели вы и вправду поверили в мое всеведенье? — Он засмеялся.
Я был готов откусить собственный язык…
— Не смотрите на меня с такой ненавистью, Андрэ, — посмеиваясь, говорил граф, — а то вдруг невзначай выберете Ненависть — и что вы потом последующие тридцать лет будете один на один с Ненавистью делать в комнатушке восемь футов на пять?
Я взял себя в руки. Надо вернуть этого мерзавца к его мистической трепотне. Пусть расслабится. Пусть болтает — а я буду слушать. Мне же лучше помалкивать. Этот негодяй, кажется, из всего может пользу для себя извлечь.
Или думает, что может.
— Каким образом вообще происходит выбор той или иной стороны? — спросил я.
Выражение лица Альфаро сразу изменилось. Он снова стал похож на интеллигентного человека, треплющегося на отвлеченные темы. Дьявольский ум, злоба и хитрость, мелькнувшие в его взгляде, когда он принялся рассуждать о том, как распорядится наследством покойного барона, исчезли бесследно.
— Как происходит сам выбор, не знает никто. В том числе и новопосвященный. Кое-что зависит от его собственного желания… но немногое. И даже сделавший выбор не сразу может установить, на чьей он стороне.
— Как же это узнать?
— По поступкам, дон Андрэ, по его поступкам. По реальности. По видению мира. Вот ваш приятель Иммануил…
— Не сказал бы, что он мой приятель, — заметил я.
— Ладно, не ваш приятель, — согласился Альфаро. — Пусть будет наша ходячая Истина. Так вот, он должен воспринимать сей мир весьма своеобразно. Он так любил рассуждать о Боге… Но кто знает, что он имел в виду под словом Бог? Он мог говорить о чем угодно. Он мог говорить об Истине, так сказать, в не воплощенном, а «разреженном» состоянии — то есть в некотором смысле говорить о самом себе. Одно я могу точно: его «Бог» или его Истина не имеют никакого отношения к существующему миру. Реальность и Истина взаимоисключают друг друга.
— Абсурд.
— Вы уверены? Выгляните в окно, Андрэ! — с хитрой улыбочкой предложил граф. — Выгляните в окно и скажите мне, какого цвета трава?
Под пристальным взглядом клыкастой твари я подошел к окну. Трава меня не интересовала: я изучал внутренний двор замка, расположение построек, количество людей…
— Я и без того знал, что она зеленая, — сказал я, возвращаясь на место.
Граф вперился в меня взглядом. Именно вперился. Он сидел в такой же позе, но напряжение — я ощущал его почти физически — повисло вдруг между нами, как изгибающаяся вольтова дуга. В глазах графа снова зажглись огоньки. Смотреть в глаза ему стало неприятно. Сидеть на кресле — неудобно.
Но я глаз не отвел. Прошло с полминуты. Альфаро молчал, продолжая сверлить меня взглядом. Я подумал — может, он в транс впал? Возникло искушение помахать рукой у него перед глазами.
— Не могу, — неожиданно сказал хозяин замка. В его голосе — впервые за время нашего разговора — прозвучало искреннее удивление. — Не могу проникнуть в вас. Странно.
— Может быть, все дело в том, что у меня мозги иначе работают? Я ведь из будущего, Альфаро, не забыли?
— Может быть, дело и в этом… Вы уверены, дон Андрэ, что у вас нет могущественного покровителя? Может быть, в вашем времени? А?.. Ну же, будьте со мной откровенны.
Я пожал плечами. Покровителя у меня не было. Может, соврать? Нет смысла.
— Не понимаю. При чем тут покровитель?
— Если человек кому-либо служит, — пояснил граф, — и если его синьор обладает достаточной личной силой, то сила покровителя охраняет и слугу. Например, никого из обитателей этого замка вы бы не смогли подчинить своей воле и заставить действовать против меня. Они принадлежат мне — все без исключения. И физически, и духовно.
— Кстати, — я повертел в руках серебряный кубок, — скажите уж, что вы пытались мне внушить.
Губы хозяина замка искривились.
— Мне хотелось, чтобы вы перестали видеть траву зеленой. Хотелось, чтобы вы увидели ее красной.
— Ну это можно сделать проще. Например, дать мне цветное стекло.
— Хорошая мысль, — согласился граф.
— Но трава тем не менее останется зеленой, — заметил я.
— Значит, по-вашему, высказывание: «Трава — зеленая» — это истина?
— Само собой.
— А ночью, — проникновенно глядя мне в глаза, спросил дон Альфаро, — скажите, Андрэ, какого она цвета ночью?
Я вспомнил, что нам говорили в школе на уроке физики, в шестом или седьмом классе. Трава, вещал нам физик, на самом деле, не зеленая. Она кажется нам зеленой, потому что солнечный свет отражается от нее именно так, а не иначе, а наши глаза устроены таким образом, что воспринимают отражаемый свет как «зеленый». На самом же деле ничто в этом мире — ничто — не имеет собственного цвета. «Кажется» — вот подходящее слово. Но я промолчал.
Альфаро, решивший, что мне нечего ответить на его последний аргумент, продолжал:
— Я всего лишь хотел показать вам на этом простом примере, что Истина не имеет ровным счетом никакого отношения к нашему реальному миру. Впрочем, я вижу, что уже утомил вас своими философствованиями. Значит, наша беседа и наш ужин подошли к концу. Мигель!
Он дважды хлопнул в ладоши. То есть… один раз.
Второй раз хлопнуть он не успел. Я перевернул стол, погребя дражайшего графа под винами и тарелками.
На секунду или две Альфаро оказался беспомощен. Полагаю, в эти мгновения я мог бы достать его ножом, но не успел. Проклятый пес прыгнул на меня и сшиб с ног. Мне удалось ухватить зверюгу за челюсть, но даже железных мускулов Андрэ де Мон-геля было недостаточно, чтобы долго сдерживать Раура. Жаркое, смрадное дыхание пса обдавало мне кожу, а оскаленная, брызжущая пеной пасть постепенно приближалась к моему лицу… И тут я всадил ему в шею серебряный нож. Из горла пса вырвалось что-то напоминающее хрипение… Это было последнее, что я помню, потому что в следующий миг башмак кого-то из двуногих псов графа Альфаро ударил меня в висок. И наступила тьма.