Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
Если бы кто-то захотел найти объяснение всем этим странностям, его следовало искать не в руинах, а под ними, где располагался обширный подземный бункер. Он был вырыт и благоустроен ещё в 50-е годы XX века, сначала просто ради убежища — здесь коротали свои безрадостные дни бывшие эсэсовцы, скрывавшиеся от суда. Золото НСДАП и благосклонность египетских властей к нацистам сделали своё тихое и незаметное дело — среди пустыни возник очаг жизни, если это можно было назвать жизнью. Со временем здесь закипел бизнес, так же тихо и незаметно, но активно и прибыльно. Нелегальная торговля оружием — один из самых выгодных видов чёрного бизнеса, и кому ещё было этим заниматься, если не остаткам Чёрного Ордена? В оружии эти парни знали толк, и рисковать им было — не привыкать, и под землёю жить они были вполне согласны. Они лишь не соглашались считать себя заурядными бандитами, а потому сохраняли эсэсовскую иерархию, обращались друг к другу по чинам, внутри бункера носили чёрную форму, проводили ритуалы и даже устроили небольшой, но впечатляющий зал славы СС.
Когда Зигфрид впервые попал в этот зал, дыхание перехватило от счастья, наконец-то он там, где всегда хотел оказаться. Вот чёрное эсэсовское знамя со сдвоенной руной «зиг» — настоящее боевое знамя, спасённое с полей сражений. Вот знамя Рейха — чёрная свастика в белом круге на красном поле. Бронзовые бюсты Гитлера и Гимлера. Несколько портретов суровых эсэсовцев в чёрной форме. Одного из них Зигфрид узнал — это Зепп Дитрих, обергруппенфюрер СС, командир дивизии «Мёртвая голова». И всюду — таблички с названиями эсэсовких частей в обрамлении искусственных венков. А белого металла череп и кости на плите чёрного мрамора! Сколько мрачного, леденящего душу величия было во всём этом антураже!
Зигфрид попал сюда не сразу, его целый год проверяли, посылая то к одному загадочному человеку, то к другому. И вот наконец свершилось — он одел чёрную форму. Дни полетели однообразно, ему поручали в основном работу грузчика и экспедитора, он таскал и сопровождал тяжёлые деревянные ящики с оружием. Штурмфюрер, почему-то всегда смотревший в сторону, по поводу этих ящиков дал пояснение исключительно прямое: «Мы поставляем оружие для уничтожения недочеловеков». У Зигфрида холодок пробежал по спине, но он понимал, что серьёзные люди, естественно, не в игрушки играют.
Он сопровождал караваны по пустыне, автомобили по дорогам Египта и грузил, грузил, грузил. Африканская жара ни сколько не угнетала его, а постепенно начала даже нравиться. Такое яркое солнце в пустыне! Иногда в памяти всплывали слова Дегрелля: «Солнце Правды». Так просто всплывали и всё, не воскрешая того смысла, который вкладывал в них валлонский католик.
Так он вкалывал несколько месяцев за одну кормёжку, и наконец, штурмфюрер сказал, что ему положена увольнительная в город — выдадут деньги достаточные для того, чтобы погулять в ресторане среднего уровня и посетить вполне приличный бордель. Денег Зигфрид не взял, от ресторана и борделя отказался. Он попросил разрешения провести увольнение в зале славы СС — в уединении. Штурмфюрер криво усмехнулся и, как всегда глядя куда-то в сторону, разрешил.
Мрачное, могильное очарование эсэсовского мемориала вновь захватило душу Зигфрида. Он ни о чём не думал, а только упивался жутковатым колоритом подземелья, надеясь впитать в себя дух СС и почерпнуть в этом внутреннюю силу. Произошло, однако, то, чего он совершенно не ожидал — душу наполнил леденящий ужас. Он смотрел на бюсты Гитлера, Гимлера, на портреты знаменитых эсэсовцев и всем сердцем ощутил, что они. мертвы. Он долго не мог понять, что это значит — понятно, что все они давно умерли, и их неодушевлённые изображения тоже не могут быть живыми. Что же тогда значит «мертвы»? Он ощущал присутствие некой мистической смерти, ужасающего духовного небытия. Он хотел провести в этом зале сутки, но вдруг понял, что не сможет вынести и часа. Вдруг так захотелось помолиться, то есть обратиться к кому-то, рассказать о себе, излить душу. Но ведь это же не храм, тут некому молиться, все они мертвы, мертвы, мертвы. Всех этих людей не существует в каком-то очень глубоком внутреннем смысле.
Зигфрид закрыл глаза и увидел лицо Дегрелля. Это было живое лицо. И он стал разговаривать с ним, вспоминая слова валлонца, спорил, даже кричал на него, потом соглашался, и вот старик, наконец, убедил юношу. «Вы правы, штандартенфюрер, Бог — это Вечная Жизнь, вне Бога — Вечная Смерть, а они — вне Бога. И я — вне Бога». Он осознал эту истину, как смертный приговор своей душе.
Зигфрид покинул могильный мемориал в состоянии близком к безумию. Сразу же вышел на улицу. Всё кругом было залито белым солнечным светом. Так ли сияет Солнце Правды? Видимо, ему не дано это узнать.
С того страшного дня он выполнял свои обязанности механически. Присутствие камрадов, с которыми он жил в одной комнате, стало совершенно нестерпимым. Их глупые разговоры были посвящены в основном ресторанам и борделям. Они вечно ныли по поводу качества еды в убежище, ругали штурмфюрера, ссорились из-за пачки сигарет, рассказывали похабные анекдоты и дико ржали. Иногда смеялись над своей принадлежностью к СС, за что Зигфрид раньше пришиб бы любого, а сейчас ему стало всё равно. Он научился терпеть этих придурков, потому что смирился со смертью своей души. Как-то он подумал о том, что Бог укажет ему выход из безвыходной ситуации, и ему стало легче. Не то, чтобы совсем легко, но на какое-то время терпимо. Зигфрид почувствовал стремительное приближение развязки.
— Ты удостоился большой чести, камрад. Завтра мы проведём ритуал твоего посвящения в СС, — насколько мог торжественно сказал Зигфриду штурмфюрер.
— А разве до сих пор.
— Это была разминка, — усмехнулся штурмфюрер. — мы пока только присматривались к тебе, а вот завтра всё будет по-настоящему, придёт сам группенфюрер.
Зигфрид воспринял это известие довольно равнодушно, без радости, но и для возражений у него не было ни одной причины. В назначенный срок он одел эсэсовскую форму и спустился в зал славы. Здесь уже находились несколько эсэсовцев, двое из них принадлежали к старшему поколению и, возможно, служили под знамёнами Рейха. Зигфрид никогда раньше их не видел. До сих пор он общался только с молодой порослью, мальчишками, для которых нацизм был легендой. А эти были матёрые, из боевых. На Зигфрида, когда он зашёл, никто не обратил внимания, он лишь поймал на себе несколько косых взглядов. На лицах собравшихся отражалось суетливое беспокойство, все были возбуждёнными и немного нервными. Друг с другом никто не разговаривал, и никто не стоял на месте.
Наконец, Зигфрид услышал выкрик: «Камрады!». Все обернулись лицом к выходу и встали по стойке смирно. В зал неторопливо зашёл старик в форме группенфюрера СС, при нём был молодой адъютант — гауптштурмфюрер. Семь рук взметнулись в нацистском приветствии, семь глоток издали дружный вопль: «Хайль Гитлер!». Группенфюрер вяло поднял левую руку.
Сердце Зигфрида защемило немного даже радостно. А всё-таки здорово находится в иерархической среде боевого братства. Этих ощущений сплоченности, принадлежности к единому организму не даст больше ничто. В этих щелчках каблуками и коротких энергичных выкриках — душа солдата. В какой-то момент Зигфриду показалось, что волна героической романтики СС сейчас опять захватит его и понесёт, но стоило ему взглянуть на лицо группенфюрера, как ранее настигшее его ощущение липкого ужаса вновь захлестнуло душу. Лицо старого генерала СС более напоминало маску смерти. В нём не было ничего героического, не чувствовалось глубины, которую сообщает хорошим лицам возраст, не отражалась боль, за которой стоит множество испытаний долгой жизни. В этом лице вообще ничего не было, только пустота и всё, брезгливая, равнодушная пустота. Теперь Зигфрид понял, почему лица на портретах эсэсовцев показались ему мёртвыми. Этот-то был из плоти и крови, но он являл собой такое же воплощение живой смерти. Дело было в пустоте.
Группенфюрер взглянул на Зигфрида, юноша, кажется, тоже не очень понравился старику, Зигфриду даже показалось, что в глубине блёклых глаз промелькнул испуг. Впрочем, они не долго рассматривали друг друга. В зал ввели юного араба. Голый по пояс, с руками, связанными за спиной и заклеенным ртом, он бросал на всех умоляющие взгляды, но встречал только ехидные гаденькие улыбочки. Зигфрид был единственным, кто посмотрел на араба с сочувствием, хотя и не догадывался, зачем его сюда привели, и араб теперь смотрел только на Зигфрида, словно только они были живыми в этом царстве мертвецов. Всё это продолжалось не больше минуты, к Зигфриду подошёл гауптштурмфюрер и сказал: