Рыцари морских глубин
Шрифт:
— Счастливо провести отпуск с очаровательной блондинкой, старший матрос…
Шагов за пять, как отошли, я услышал за спиной голоса:
— Везёт же этому отпускнику… Такую бабу урвал!
— Так он же моряк, товарищ старший лейтенант…
Гордость распирала моё самолюбие. Идти с красивой, модно одетой девушкой по многолюдному проспекту! Прохожие часто оборачивались, провожая нас взглядом. Парни «давили косяка» на Ольгу. Девчата стреляли глазами по мне.
Вахтёрша, расплывшаяся на стуле очкатая карга, не отрываясь от вязания варежки, пропустила в общежитие, сердито предупредила:
— Только до десяти часов!
Старая кочерга! Неужто сама никогда не хотела провести ночку с парнем? От злости на свою старость строжишься сейчас, блюдёшь порядок, предписанный правилами общежития. Не сочувствуешь молодым, дряхлая развалина.
В комнате Ольги уединиться не получилось. Мы сидели на её кровати, и я робко пытался приобнять Ольгу за талию, но всякий раз отдёргивал руку. В комнату то и дело забегали общежитские девицы. Понятно, зачем: На Ольгиного кавалера поглазеть. Шутка ли! Моряк да ещё и подводник! Убегали, опять прибегали. Мы ни разу толком не поцеловались. При ярком свете лампочки любовь не клеилась. Наконец, я решительно поднялся с намерением погасить ненавистную лампочку. В темноте про любовь толковать сподручнее. Как говорится, чем темней, тем интимней! Не успел руку протянуть к выключателю, в комнату вошла соседка Ольги.
— Что скучаете? По радио постановку интересную передают: «Свет далёкой звезды». Там такая любовь! Слушайте! — крутнула ручку громкости на динамике, забренчала ложками, стаканами, готовясь пить чай.
Положение сложилось удручающее. Ольга, как прежде, была так близка и так далека. Как звезда, о которой шёл радиоспектакль. Податься с ней некуда. Денег на гостиницу нет. На улице зима. В коридорах общежития беспрестанно бродят жильцы, шастают по комнатам, шаркают шлёпанцами в туалет, гремят в кухне кастрюлями. И ни ума у них, ни фантазии освободить нам комнату на пару часиков. Пока я раздумывал, что бы такое дерзкое сказать мешавшей нам девице, дверь настежь распахнулась. Старуха–вахтёрша, привыкшая в подобных случаях к непременным возражениям жильцов и гостей, сразу взяла резкий тон:
— Молодой человек! Попрошу на выход!
Бесцеремонность старухи, молчаливость Ольги, шлынданье по комнате её подруги, необходимость немедленно уйти наполнили мою душу раздражением, сожалением, огорчением, разочарованием. «Зачем? Ну, зачем я припёрся сюда? Болван! Не пошёл в педучилище. Там такие чувихи! Какой дурак!».
Так думал я, надевая бушлат «пред грозныя очи» вахтёрши, ожидавшей меня у открытой двери. Сухо попрощался с Ольгой. Ошеломлённый такой, не располагавшей к любви, обстановкой, я даже забыл спросить у Ольги адрес и не оставил ей свой.
Мела позёмка. Пустой, грязный и холодный трамвай вёз меня до вокзала. Холодно, пусто и противно было и на душе. Возвращаться в Боровлянку не хотелось. Что там делать? Опять чистить стайки? Нянчить маленькую Людку в отсутствие матери? Для этого ли я так тщательно готовился к отпуску, так ждал его?
До отправления последней элекрички до Тогучина оставались считанные минуты. Едва я, запыхавшись, вбежал в вагон, как двери закрылись за мной. В полупустом салоне, пристроившись у тёмного окна, я понуро сидел, коротая часы монотонной езды и размышляя о своём незавидном положении. Я впервые особенно остро ощутил неполноценность безденежного существования. И причина неудачной поездки к Ольге — пустые карманы. Были бы деньги — купил бы костюм, пригласил бы её в кафе. Потом в номер гостиницы. Там вино, конфеты. Духи бы подарил или перстенёк золотой. Эх…
— Разрешите присесть рядом, товарищ моряк? Что такой грустный и печальный вид?
Средних лет мужчина, не дожидаясь ответа, придвинулся ближе. По виду — интеллигент. В поношенном сером пальто. Мятые брюки, потёртая шляпа. Съехавший на сторону залоснившийся галстук. Не первой свежести воротник рубашки. Затасканный портфель. Очки с толстыми линзами. На ногах разбитые в дрободан боты «прощай, молодость». Шерстяной клетчатый шарф служил интеллигенту носовым платком. Он высморкался в него, снял очки, подслеповато глядя с добродушно–заискивающей улыбкой, оголяя прокуренные жёлтые зубы. Лицо усталое, небритое, с блеклыми, навыкате, глазами и красноватым носом.
— В отпуск прибыли, товарищ моряк? На Тихоокеанском служите? Прекрасно! Море — это замечательно! Дальние походы… Чужеземные страны… Пальмы, бананы, обезьяны… И женщины! Как романтично! А я, к сожалению, скромный учитель словесности в Тогучинской средней школе. Тоже в юности о морях–океанах мечтал. Не довелось покорять женские сердца морским мундиром. Теперь всё, брат. В Новосибирск мотаюсь к врачу. Половым бессилием страдаю. Импотенцией, по–научному. Лекарство дали. Сильный возбудитель. Мертвеца подымет.
Незнакомец пошарил по карманам, извлёк замызганный пузырёк с прозрачной жидкостью. Пальцы интеллигента заметно подрагивали.
— Пан–то–крин, — по слогам прочитал «учитель словесности» надпись на этикетке. — Из оленьих рогов–пантов его делают. Дехвицит! Врач предупредил: «Передозировка опасна». Ежли несколько капель этого чудо–лекарства капнуть, к примеру, девке в вино али в чай — всё! Хана! Прощай, невинность! Взбеситца, как молодая кобылица при виде резвого жеребца. Тут, брат, главное, момент не прозевать… Как глазки заблестели — шабаш! Веди и она твоя. Во, брат, какое снадобье выдал мне врач. По блату, конешно… Я евошного оболтуса грамоте учил… На одни пятёрки вытянул балбеса. В институт ноне поступил… В энтов, как бишь его, в корперативной торговли. Вот папаша евошный меня и отблагодарил препаратом дехвицитным. Да только интересу мне никакого. Уж коли хрен сам не маячит, нечего его силком принуждать. Хошь тебе уступлю пузырёк? — предложил мужчина, сотрясаясь как в ознобе.
— Зачем? На здоровье не жалуюсь. Без надобности мне лекарство.
— В том–то и весь вопрос! Понятно, к тебе можно партиями тёлок на огул водить. Управишься. Да не всяка на уговоры поддаётца… Чё на них время в отпуске тратить, балясы точить понапрасну? Тут … Как его… бишь? Стимулятор нужон. Плеснул чувихе пантокринчику в рюмку и готова. Приехали! Но не мешкай, не зевай, матрос. Иначе дама растележетца, где есть. За столом, в компании — ей без разницы. Бельмы вытаращит, про все приличия забудет. Как бешена сделатца… Порвать может, ежли не удовлетворить без промедлений. Опомнитца опосля, как припадошная: «Где я, что со мной?». А тебе чё? Сама ведь далась. Успеешь утащить девку в укромное место до того, как невтерпёж ей станет, то и дело в шляпе. Ну, так чё, берёшь пузырёк? За три рубли? Не переборщи, смотри. Пузырёк пантокрина быкам разводят на одно ведро… для повышения возбудимости к коровам. Две–три капли в рюмку вина — в аккурат будет… Как глазки заблестят — смело бери и веди. И она — твоя!
Я без колебаний отдал «интеллигенту» три рубля, оставленные на дорогу в Боровлянку. За такое чудо–средство приводить в охоту самых стойких девок я готов добираться на своих двоих, прошагать пешком двадцать пять километров. Впервой ли мне? Три года мерял шагами двадцать километров до Вассинской школы и обратно. Кстати, завтра у Катьки Наумовой день рождения. Приглашала гундосая трампампушка. Так и быть, испытаю на ней действие волшебного препарата.
Нет смысла дожидаться утра. Денег на проезд всё равно нет. И я отважился в ночь пойти в Боровлянку пешком. В лёгких хромовых ботиночках. В бескозырочке. Без перчаток. Приподняв ворот бушлата, засунув руки в карманы., бодро потопал в родное село. Благо, не ударил мороз. Пушистые снежинки вились перед глазами, завихряясь под утро в буран. С рассветом, еле держась на окоченевших ногах от усталости, поднялся на крыльцо своего дома. Упал, не раздеваясь, на кровать и проспал бы Катькин день рождения, кабы не мать, растолкавшая меня с просьбой натаскать сена корове.