Рыцари пятого океана
Шрифт:
И. Л. Федоров
Неспроста же гитлеровское командование стремилось истреблять комиссаров в первую очередь.
Уже после нашей победы я прочитал в одном из документов, обнаруженных в фашистских военных архивах, о распоряжении Гитлера. Он выступал на совещании высшего командного состава немецкой армии, состоявшемся 30 марта 1941 года. Учитывая роль,
12 мая 1941 года была издана официальная директива верховного командования германских сухопутных войск, в которой говорилось: «Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях, в тыл не эвакуируются…»
Однажды мимо нашего аэродрома, находившегося вблизи города Изюм, проходила большая колонна отступающих войск. На привале я встретился со старшим политруком, военным комиссаром стрелкового полка. Разговорились. Он был до крайности изможден и производил такое впечатление, будто его только что выпустили из заключения.
— Вы не ошиблись, — ответил он на мой вопрос. — Сидел в фашистском концентрационном лагере.
— Как вы попали туда? — спросил я его.
— Не добровольно, конечно, — горько усмехнулся старший политрук. — Захватили в бессознательном состоянии на поле боя, а когда очнулся, вижу — колючая проволока. Хорошо, что звездочек не было, приняли за командира. Иначе висеть бы мне на первом же дереве. А пуля во всех случаях была обеспечена.
— Как же вам удалось вырваться?
— А что мне оставалось делать? Нашего брата Гитлер не жалует. Чем, думаю, у стенки или рва быть расстрелянным— лучше уж пусть убьют при побеге. Терять мне было нечего. Я совершил побег и, как видите, жив.
Вскоре колонна двинулась дальше. Ушел вместе со всеми и старший политрук, и я подумал: «Жизнь потрепала человека так, что от него остались кожа да кости. А дух все-таки не сломила. Комиссарская, партийная закваска живуча».
В один из июльских дней 1942 года авиация нашей группы должна была нанести несколько бомбардировочных ударов перед фронтом 40–й армии в районе Воронежа. Для координации действий на командный пункт армии, располагавшийся северо — восточнее города, ранним утром выехал со своим адъютантом генерал Горбацевич. Вслед за ними приехал туда и я.
Около семи часов утра окрестности огласились могучим гулом. На задание пошла первая группа бомбардировщиков. Горбацевич, его адъютант и представитель штаба 2–й воздушной армии вышли на опушку леса. Неожиданно из-за деревьев выскочила пара Ме-109. Послышался резкий свист, на земле взметнулись четыре фонтана пламени и дыма.
Я стоял метрах в ста от Горбацевича и видел, как он взмахнул руками и упал на землю. Подбежал к нему. Бледное, перекошенное страданием лицо. Глаза закрыты. Губы что-то невнятно шепчут. Мы повернули его, чтобы осмотреть рану. Гимнастерка на спине густо пропиталась кровью.
Тотчас же вызвали врача, но помощь не потребовалась: генерал скончался.
Гибель Горбацевича тяжело переживали все авиаторы нашей группы. Не стало замечательного командира и большого жизнелюба. Гроб с его телом в тот же день доставили самолетом в Мичуринск и с воинскими почестями предали земле рядом с могилой великого преобразователя природы. Состоялся митинг. Прозвучал прощальный залп. И тут же в воздухе появилась группа самолетов, ведомая командиром 153–го полка С. И. Мироновым. Пройдя над местом похорон генерала на малой высоте, истребители взмыли ввысь, и в небе троекратно прозвучал пушечно — пулеметный салют. Бойцы воздушного фронта отдали последние почести своему любимому командиру.
Ненависть к фашистским убийцам была настолько велика, что мы сразу после траурного митинга решили подготовить к боевому вылету все бомбардировочные части, находившиеся в нашем распоряжении. Смерть командира звала к святому мщению. Мощный удар по врагу с воздуха был лучшим ответом на тяжелую утрату.
Вскоре после гибели Горбацевича ударные группы были расформированы. На базе нашей была создана 244–я авиационная дивизия. Работы прибавилось, потому что на первых порах мне пришлось совмещать две должности: командира и военкома.
Однажды во второй половине дня мне позвонил командующий 2–й воздушной армией генерал С. А. Красовский:
— В Касторной разгружаются немецкие эшелоны. Я посылаю туда группу пикировщиков. Прошу прикрыть их истребителями.
— Хорошо, будет сделано, — ответил я командарму.
У нас в резерве были две готовые к вылету девятки бомбардировщиков. Эшелоны на выгрузке — цель заманчивая, и нельзя было упускать столь удобный случай, чтобы нанести противнику наибольший урон. Словом, на задание ушли истребители и бомбардировщики дивизии.
Бомбометание было удачным. Один эшелон с боеприпасами взлетел на воздух, два загорелись. Весь железнодорожный узел охватило пламенем. Наши самолеты благополучно вернулись на свои базы. Соседи же недосчитались четырех бомбардировщиков.
Вечером по буквопечатающему аппарату СТ-35 получаю приказ за подписью Красовского: «…Рытов, желая усилить удар по немцам, дополнительно послал две девятки бомбардировщиков, чем ослабил истребительное прикрытие… Рытову объявить выговор».
Вот те раз, думаю. Хотел сделать лучше, а заработал взыскание. Спустя некоторое ^ремя Красовский звонит по телефону.
— Ну что, получил?
— Получил, — отвечаю.
— Не огорчайся, — успокоил он. — Это для назидания. Понял? — Генерал рассмеялся и добавил: — Кстати, приказ я послал только тебе…
Внезапный массированный танковый удар врага вызвал растерянность в рядах защитников Ростова. Части и соединения Южного и Юго — Занадного фронтов начали отступать.
Неподалеку от одного из наших аэродромов, в широкой балке, где предполагалось наступление танков противника, сосредоточилась рота фугасных огнеметов. Похожие на чугунные самовары, они были врыты в землю и подготовлены к бою. Надо заметить, что гитлеровцы боялись этого грозного оружия. И не случайно: под струями зажигающей смеси танки горели, как спичечные коробки.