Рыцари
Шрифт:
— А теперь, миледи, приготовьтесь, — прошептал он, и его горячее дыхание обожгло треугольник мягких курчавых волос внизу ее живота и влажную, ждущую ласки плоть. — Сейчас я отомщу вам за то, что вы только что проделали со мной.
Глориана застонала и выгнула спину, бесстыдно подставляя себя под его ласки.
Он засмеялся, и его пальцы начали ласкать ее, очерчивая маленькие круги вокруг розовых раскрывшихся лепестков — средоточия ее желания.
— Это лишь начало, жена моя. Я заставлю вас метаться по кровати до самого утра.
От его слов и ласк сознание Глорианы начало мутиться. Она отшвырнула свое платье и откинулась на матрас. Лунный свет заливал ее обнаженное тело, серебря его.
Наконец он припал к ней губами, медленно проведя языком по влажной ложбинке. Глориана вскрикнула, опершись ногами на его плечи, Дэйн рассмеялся, и этот звук упругой волной прокатился по всему существу Глорианы, заставив ее податься вперед, навстречу ласкам мужа, и вновь вскрикнуть от вожделения.
Дэйн поднял голову, чтобы взглянуть на нее. Сквозь шум в ушах к ее сознанию пробился его голос.
— Я знаю, каких ласк ты ждешь от меня, но тебе придется потерпеть, — поддразнил он.
Глориана не в состоянии была унять дрожь в своем теле, справиться с охватившим ее желанием.
— Прошу вас, милорд, — молила она, — не заставляйте меня ждать дольше…
Дэйн губами принялся ласкать ее разгоряченную плоть.
— Ваша просьба услышана, миледи» — сказал он. Глориана лежала перед ним, раскинувшись на матрасе. Ее блестящее от пота тело вздрагивало от страсти, словно капелька росы на травинке, переливающаяся в солнечных лучах.
— Но пока она не может быть удовлетворена, — неумолимо продолжал Дэйн. — Во-первых, я получаю слишком большое наслаждение, чтобы остановиться, а во-вторых, я еще не забыл, как вы только что сами мучили меня.
Глориана металась по кровати, как в лихорадке, вцепившись в покрывало.
Дэйн продолжал дразнить ее своими ласками, но тем большее наслаждение получили они оба этой ночью. Лишь на рассвете любовники погрузились в глубокий без сновидений сон. Они лежали, не в силах даже пошевелиться, не расплетая своих объятий. Когда наступило пробуждение, солнце уже стояло в зените.
Дэйн, как всегда, поднялся первым. Ночью кто-то из слуг, наверняка предупрежденный заранее предусмотрительным Дэйном, побывал в Кенбрук-Холле. В комнате появился большой кувшин с водой и корзинка, в которой были сыр, кусок холодной жареной оленины, две цесарки и румяные хрустящие булочки. Аппетитные запахи окончательно вырвали Глориану из объятий сна. Она открыла глаза и приподнялась на локтях.
— Я безумно проголодалась, — сказала она.
Дэйн рассмеялся.
— Если принять во внимание, чем вы были заняты этой ночью, мадам, — поддразнил он, — это совершенно естественно. — Дэйн взял корзинку с едой и поставил ее на кровать. Так они и позавтракали — не одеваясь, сидя на постели лицом друг к другу, скрестив ноги.
Глориана ни слова не сказала в ответ на ехидное замечание Дэйна. Она только сморщила носик и с жадностью набросилась на ножку цесарки. В нетопленой комнате было прохладно, и Глориана накинула платье.
— Не пристало джентльмену, — сказала она, вновь присаживаясь на кровать и жестикулируя косточкой, — напоминать леди о ее страсти.
Дэйн рассмеялся.
— Если бы я был джентльменом, а не рубакой, а ты — леди, а не маленькой шлюшкой, то я бы еще подумал о каких-то церемониях. — С этими словами он достал из корзины кусок сыру и вонзил в него крепкие белые зубы. — Но я люблю тебя такой, какая ты есть, и никогда не полюбил бы, если бы ты не была самой собой.
Глориана почувствовала, что на щеках ее выступил румянец.
— Я бы тоже не хотела, чтобы вы менялись, милорд, — проговорила она. — Но теперь нам надо поговорить о серьезных вещах.
Дэйн приподнял бровь. К тому времени он уже успел натянуть панталоны, но остальная одежда так и осталась лежать на полу.
— О чем ты хочешь поговорить со мной? Я уже рассказал тебе о гибели Эдварда и о смерти Гарета…
Глориане очень хотелось обнять мужа, но она сдержалась, иначе они снова занялись бы любовью и им бы не удалось поговорить.
— Я скорблю по ним так же, как и ты, — сказала Глориана, утирая слезы. — А сейчас я расскажу тебе о будущем. — Она легко коснулась пальцами своего живота, словно лаская своего еще не родившегося малыша. — В том времени, где я была, в конце двадцатого столетия, пролетело всего лишь несколько недель, а здесь прошло два года.
Дэйн с молчаливым изумлением смотрел на нее.
Глориана молилась, чтобы он понял, какое значение имел для нее этот временной разрыв. Если бы она осталась в тринадцатом веке, то родила бы ребенка уже больше года назад.
— Мы зачали ребенка — ты и я, — проговорила она.
Дэйн кивнул.
— Я знаю.
Глориана положила ножку цесарки обратно в корзину: у нее вдруг пропал аппетит. — Все это так… непонятно… необъяснимо…
Дэйн взял ее за руку, нежно погладил ее пальцы.
— Да, — согласился он, — но к чему ты клонишь, Глориана?
— Ребенок, — проговорила она с отчаянием. — Я бы не перенесла, если бы ты решил, что я была тебе не верна.
Дэйн улыбнулся.
— Я не могу понять, как все это произошло, но в одном я уверен: ты не стала бы лгать мне. Ты чиста сердцем, Глориана. Нет, я знаю, ты честна, и я не сомневаюсь в твоей верности.
Их пальцы сплелись.
— Но мне всю жизнь придется прожить, прячась от людей, милорд. Ты не забыл, что меня прозвали Кенбрукской ведьмой? Разве ты не понимаешь, что меня вздернут на виселице или сожгут на костре, если кто-нибудь из слуг или крестьян проболтается о моем возвращении? — Взгляд Глорианы упал на пустую корзинку, в которой остались одни объедки. Она смертельно побледнела.
— Я не хочу умирать, — с трудом договорила она.
Дэйн отшвырнул стоящую между ними корзинку, и она отлетела в угол комнаты. Наклонившись, он обнял жену.