Рыцарство
Шрифт:
В замке повернулся ключ, и шаги старухи стихли.
Лучия медленно подошла к окну. Нет, она не собиралась бежать, отчаяние ее было неосмысленным, оно, как необоримый яд, уже вошло в нее и сейчас тихо струилось по венам. Она хотела умереть. Резко распахнула тяжёлые шторы.
Увы. На окнах были чугунные решётки.
Теперь Лучия разрыдалась - отчаянно и горько, и не могла остановить поток слез до тех пор, пока не почувствовала, что пол кружится под ногами и её бьет озноб. С усилием поднялась и поплелась к бочке. Глядя на разорванное и окровавленное платье, вновь зашлась слезами, и, пока согревалась в воде, плакала. Наконец, вылезла и, дрожа, замерла на плитах пола. В спальне стоял сундук, замка на нём не было. Лучия подумала, что там может быть платье, и не обманулась: поверх белья и одеяла лежала холщовая симара.
Часы медленно текли, час за часом, за окном просияло солнце, Катарина принесла ей поесть и положила на стол Псалтырь, и Лучия пробормотала слова благодарности. Потом, после ухода старухи, веки Лучии смежились, и она погрузилась в тяжелый сон, проснулась ближе к вечеру от колокольного звона. Все последующие дни в замке ничем не отличались от этого, она сидела под замком, молилась, иногда сквозь прутья решетки оглядывала прилегающие к замку скалы и сине-зеленые воды в речной излучине. Старуха приносила ей поесть и, не говоря ни слова, исчезала.
Спустя неделю незадолго до полуночи в коридоре раздались тяжелые шаги, и в замке повернулся ключ. На пороге снова стоял граф Чентурионе. Лучия хотела закричать, но не смогла: крик просто замер в горле. Чентурионе молча снял с себя плащ и, глядя на неё с едва скрываемым отвращением, велел ей лечь в постель. Лучия замерла, он повторил сказанное. Лучия и хотела бы послушаться его, но всё тело одеревенело. Ему же в её немой обездвиженности померещился вызов, и глаза его полыхнули огнём. Феличиано яростно опрокинул девку, осмеливавшуюся противиться ему, надавал оплеух и властно овладел ею. В её позе, расслабленной и жалкой, он черпал двойное удовольствие: ему казалось, он бесчестит и подминает под себя проклятый род Реканелли, расправляется с ним и подавляет его, и тем удовлетворял мщение и гнев, а наслаждение обладания юным телом жгло плоть. Феличиано Чентурионе вообще-то не был жесток, но боль потери, в которой для него было сугубое отчаяние, превратила его в деспота. Он делал то, что никогда не позволил бы себе с девицей благородного происхождения, но благородства в этом роду и не было... мерзавцы, убийцы...
Чентурионе понимал, что неблагородно и низко срывать свою боль на этой девке, но сейчас ему было не до благородства, и, наматывая ее волосы на свою ладонь, заставляя ее выгибаться ему в угоду, он всё равно видел перед собой окровавленное тело Челестино. Этой девкой он, как тряпкой, стирал кровь брата, но кровь снова и снова проступала. Он почувствовал беснование, снова навалился на девку, тяжело подмяв под себя. Ненавижу...
Лучия не помнила, когда он ушёл.
Дни шли за днями, слившиеся для Лучии в бесконечную череду пустых часов. Правда, со временем кое-что изменилось. Граф Феличиано приходил к ней через день, но уже не измывался и не унижал, а просто лениво овладевал ею, после чего уходил к себе. Иногда же, откинувшись на подушку, засыпал, и, проснувшись на рассвете, окидывал её мутными глазами и покидал спальню. Он никогда не говорил с ней, Лучия видела, что мыслями он витал где-то далеко, и мысли эти были горьки. Однажды, когда он уснул рядом с ней, она слышала его стоны во сне и непонятные бормотания на латыни.
Оставшись одна, она читала псалмы. 'На Тебя, Господи, уповаю, приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня. Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне... Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохло от горести око мое, душа моя и утроба моя. Я - как сосуд разбитый, отовсюду ужас, когда они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою. В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих, спаси меня милостью Твоею...'
Она иногда пыталась представить себе братьев и отца. Толпа кричала, что они убиты. Как же это? Беппо, Джизо, Нальдино... Отец... Их нет? А кто есть? Этот ужасный тиран Чентурионе... Лучия сжалась в комочек. 'Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего; внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей, и смущаюсь, от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они возводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня. Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня...'
Как-то Лучия услышала препирательства графа и Катарины, которая стала к ней в последние дни добрее, приносила черешню и малину, даже немного меда. Старуха упрекала Чентурионе в том, что он не выпускает девицу даже в сад, того и гляди, чахотку подхватит, как смерть же бледная... Феличиано Чентурионе, что-то ворча под нос, всё же разрешил старухе выводить Лучию в палисадник, но заметил, что та отвечает за девку головой.
При этом Чентурионе сердился на упреки Катерины, скорбел о брате, и злился на девку Реканелли, вечно сидящую с постной и плаксивой рожей. Когда пришел в следующий раз, заставил ее принять позу унизительную и рабскую, после же, одевшись, заметив слезы на ее глазах, ещё больше разозлился, - до такой степени, что снова закатил ей оплеуху и велел умолкнуть. Лучия напряглась, стараясь побороть спазм боли и обиды, но не смогла.
– Жестокий тиран, - разрыдалась она, вспомнив определение, данное ему родней.
Он встал, отбросив со лба волосы, и Лучия в ужасе сжалась - ей показалось, что сейчас он убьет её. Но Феличиано закрыл глаза, и тень его ресниц углубила оставленные бессонницей следы усталости на лице. Он снял плащ и накинул его ей на плечи.
– Идем со мной. Я кое-что покажу тебе, - прошипел он и подтолкнул её к выходу.
Коридоры замка были огромны, здесь царили сквозняки. Он повёл её по старой лестнице со сбитыми и недавно отремонтированными ступенями куда-то на нижний этаж. На миг она насмерть испугалась: ей показалось, что он запрёт её в холодном подземелье, эта мысль пронзила её до костей, но тут он подтолкнул её к огромной дубовой двери и распахнул её перед ней. Они оказались под сводами храма, где по углам в нефах горели лампады, струя мягкий аромат ладана и чего-то ещё непонятного, но умиротворяющего. Он снова взял её сзади за плечи и подтолкнул в боковой неф. Теперь она стояла перед мраморным надгробием. Черные буквы страшно зияли на белом мраморе.
'Челестино Чентурионе. Прожил семнадцать лет, четыре месяца и три дня. Невинно убиенный'
– Смотри, - прошипел Феличиано Чентурионе над её ухом, - смотри. Там, под плитой мой брат. Он был пронзён клинком, злобной сталью, пронзён в спину, пронзён коленопреклоненный перед Святыми Дарами, пронзён в храме Божьем, пронзён насмерть. Он до второго пришествия уже не встанет. Я любил брата. Твоя родня убила его. Он никогда не встанет, он не будет ходить, смеяться, обнимать меня, дышать...
– Она молчала, у неё отяжелели губы и странной тяжестью налились веки.
– а ты говоришь о жестокости. Да, я ... был грубоват с тобой, ибо боль потери ослепила меня, скорбь звала к мести и гневу. Но я ...я не вонзил в тебя клинок, я своим cazzo проделал тебе отверстие промеж ног. Тебе было больно, я видел это, и, признаюсь и покаюсь тебе, твоя боль возбудила меня. Мне казалось, что овладевая тобой, я подминаю под себя твой мерзкий род подлых убийц, подчиняю его себе и бесчещу. Прости мне эти мысли - я грешен. Но всё же я причинил тебе боль, ту же, что в этой жизни обречена перенести любая женщина, - но с тех пор я много раз вонзал в тебя своё оружие - а ты жива. Вчера ты улыбалась, плескаясь в воде - я наблюдал за тобой. Ты лакомилась черешней, что принесла тебе Катарина, - помнишь её вкус? Я причинил тебе боль, а ты можешь дышать подо мной... Ты дышишь. А он, мой мальчик, уже никогда не будет дышать, купаться, есть черешню...
Она молчала и стояла неподвижно, как статуя. Он вздохнул.
– Надеюсь, я больше не услышу от тебя упрёка в жестокости.
На занемевших ногах она вернулась к себе. Он шёл сзади. Когда она вошла, он позвал Катерину и велел принести ужин. Снял с неё свой плащ, колебля пламя свечи в кенкете, набросил его себе на плечи. Ушёл.
Она присела на ложе и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Глава 19.
Почти три недели после похорон Чечилия проводила дни в церковном нефе, где постоянно днём сидел и Феличиано, пыталась успокоить и утешить брата, но не преуспела. Друзья тоже не знали, что делать с его непреходящим отчаянием. Его не занимали ни пленники, ни допросы, ни вычленение степени вины заключенных. Все разговоры на эту тему он просто не слышал. Между тем Чечилия неожиданно столкнулась на лестнице с Катариной, которая несла Лучии ужин. Кормилица Феличиано направлялась в ту часть замка, где раньше жил граф Амброджо.