Рюрик
Шрифт:
– Я не Акила!
– воскликнул он и решительно встал, - Я не тот грек из Понта, который отрёкся от язычества во имя иудейства!
Руцина умолкла. Она поняла, что Рюрик не хочет этого разговора. Он уйдёт - и все. А надо, надо сделать так, чтобы не ушёл. Но как?! Как убедить его в том, что с верой в Христа не будет больше войн? Не будет кровопролитий?
Не нужно будет ковать шлемы и мечи. Мужчины не будут ходить в эти ужасные военные походы, а женщины и дети не будут оплакивать погибших и рвать на себе волосы от горя. Ну почему он так упорствует? По-че-му?..
Рюрик прошёлся по одрине раз, другой и, видя, что Руц затаилась, а не отступила, - не столько решительно, сколько,
– Вот что, моя миссионерка, - вслух назвав жену так, как уже не раз называл её про себя, Рюрик не улыбнулся; при этом в его глазах были явная растерянность и досада, но он попытался это скрыть от жены и поэтому резко опустил голову.
– Вот что, моя милая, пылкая Руц! Верь ты в этого Йогве или Христа. Мне всё равно, как ты будешь называть своего сверхсущего. Но меня, слышишь, меня от Святовита, от моего Перуна, от Сварога, Стрибога - от всех моих богов ты не оторвёшь! Я с молоком матери впитал их дух! Я с мечом отца принял их заветы! Я со шлемом Сакровира и его щитом защищал наши земли. Так почему сейчас, когда они даровали мне победу над лютыми германцами, почему сейчас я должен их предать и перейти в другую веру, приносить жертвы чужому богу?
– Он взял жену за плечи и слегка тряхнул её.
– Рюрик!
– простонала Руцина и попробовала погладить его руки, но он отдёрнул их от неё, как от скверны.
– У вас, женщин, волос долог, а ум короток. Вам всё не хватает чего-то. А мы… - Он закрыл глаза и покачнулся.
– Юббе! Бедный Юббе потерял столько крови на нашей земле, сражаясь против наших врагов!
– прокричал наконец Рюрик и, повернувшись к жене, желчно добавил: - А ты! здесь! в моём доме! с миссионерами!.. Выгнать бы их на поле брани да посмотреть, как они умеют воевать!.. Как ты посмела?! Как ты посмела меня предать?
– с ужасом повторил он этот вопрос и готов был повторять его бесконечно.
– Не подходи ко мне больше!
– угрожающе жёстко прошептал он, тяжело дыша.
Руцина испуганно вскрикнула. Если он сейчас проговорит три раза подряд роковую фразу: "Ты мне больше не жена!", то она пропала.
Жена-изгой… Это то, чего больше всего боялась любая женщина её племени. Она содрогнулась. По спине пробежал холодок.
Руцина испуганно смотрела, как Рюрик неуклюже опустился на единственный в её одрине табурет, как он тупо уставился в пол, как тяжело дышал, как временами брезгливо передёргивал плечами, и в оцепенении ожидала решения своей судьбы.
Рюрик отдышался. Встал. Тускло посмотрел мимо жены и… молча вышел.
СМЯТЕНИЕ ДУШИ
Весь этот вечер и два последующих дня Рюрик не выходил из своей одрины. На все вопросы старого Руги отвечал коротко: "отсыпаюсь", "нет", "потом", "пусть подождут"… Но сколько бы он ни злился на Руцину, на самого себя и даже на Верцина, он понимал, что дело здесь в другом. Всё дело в том, что он уже давно не верил в своих богов, но признаться в этом даже себе он не желал, как не желал понять и принять то, что вдруг раньше его поняли Верцин и Руцина. Да и так ли "вдруг" всё произошло? Все его мысли, его дела и планы были направлены к одной цели - разгромить германцев. И его дружина его стараниями стала непобедимой. В который раз германцы уходили с Рарожского побережья битыми и долго зализывали свои раны, прежде чем решиться на новый поход. А жизнь шла своим чередом. Всё так же день сменял ночь, всё так же одни рароги уходили на промысел в море, а другие сеяли рожь и ячмень, и всё так же рароги, словене и венеты поклонялись
Рюрик не помнил, как оказался возле дома старого вождя, во дворе которого на мохнатой тёмно-бурой медвежьей шкуре как всегда восседал Верцин. Худой, бледный, с горящим взором больших серых глаз, простоволосый, без княжьей накидки, он встал перед Верцином и без предисловия сказал:
– Я не понимаю, что происходит со мной. То ли сон, то ли явь, но я вижу и слышу, как… чья-то душа молится за меня, но не Святовиту, а… Христу. Эти слова звучат у меня не только здесь, - он показал на уши, - но и здесь, в сердце…
– Сядь, сын мой, и выслушай меня!
– взволнованно и мягко попросил старый вождь, прервав возбуждённую речь князя.
Рюрик не повиновался. Слушать?! Слушать Рюрик не хотел! Он требовал, чтоб слушали только его! Разве он не доказал, что знает и умеет больше других?! Это он, Рюрик, выиграл победу над германцами! Это он готовил дружину! Это он послал за волохами! Это он уговорил фризов!
Рюрик говорил громко, с досадой, сбиваясь и возвращаясь всё к тем же доводам, и никак не мог понять, что старому вождю всё уже давно ясно. И что ему очевидна причина смятения князя. Слабый идёт на поводу, идёт туда, куда ведут, а сильный должен сам выбрать дорогу. И чем сильнее человек, тем труднее его выбор. Вот почему князь в жару.
– …Я не болен, - прошептал вдруг Рюрик и сел. Сел так, как любил сидеть у ног Верцина: спиной к вождю, а голову откинул ему на колени.
Верцин облегчённо вздохнул, погладил Рюрика по лицу.
– Я знаю, сын мой, это нелегко даётся, - тихо проговорил вождь. Рюрик покачал головой.
– Ты успокойся, помолчи. Я всё понимаю… Ты умница, наш князь!.. Ты не принимаешь только одного, - с горечью добавил Верцин, тяжело вздохнув. Он заглянул сбоку в осунувшееся лицо Рюрика, будто бы ждал, что вот сейчас он увидит эту чёрную кошку - гордыню, резвящуюся в душе молодого, храброго князя и ждущую своего часа, чтобы больнее царапнуть хозяина. …Нашего смятения, - медленно выговорил вождь.
Рюрик вздрогнул. Услышать признание из уст самого Верцина?! Нет, это выше его сил! Он поднял голову с колен старика и попытался встать.
– Прошу тебя, Рюрик, посиди со мной, - настойчиво, но очень ласково попросил опять Верцин.
Рюрик наконец уловил эту отцовскую ласку в голосе вождя и, невесело улыбнувшись, проговорил:
– Вы словно уговорились убить меня своей нежностью.
– Он всё-таки встал и, не обернувшись к вождю, глухо добавил: - Столько любви! Столько ласки! А на деле - одно предательство!
– Он махнул рукой и медленно побрёл к воротам.
– Остановись!
– грозно потребовал вождь и тоже поднялся, возмущённый несправедливостью князя.
Рюрик не посмел ослушаться. Остановился. Оглянулся на вождя. Ветер развевал длинные седые волосы, пурпурную накидку и, как неведомый ваятель, подчёркивал величие и мудрость главы племени рарогов. Отчаяние и гордость, ожесточение и любовь к вождю - всё перемешалось в душе князя и не позволяло произнести ни звука.
Верцин понял и принял к сердцу эту бурю чувств молодого князя и, зная, что говорить в такие минуты незачем да и нечего, обнял Рюрика, и тот доверчиво припал к его груди, как сын припадает к груди отца в такие минуты.