Рюрик
Шрифт:
– Ты знаешь, что все мы… маленькие песчинки в этом мире?
– Нет, не знаю, - хмуро ответил Рюрик, почуяв, куда она опять клонит. Зачем ты спрашиваешь об этом?
– уже начав злиться, проговорил он и поднялся с постели.
– Песчинки мы или люди, не знаю. Может быть, тебе песчинкой быть легче. Но зачем же ты, песчинка, начинаешь хулить моих богов, с которыми я мирно живу и радуюсь…
– Радуешься?
– изумилась Руцина, смело прерван его злую речь, и гневно добавила: - Как же можно радоваться наяву, когда во сне ты… рыдаешь?
Рюрик замер:
– Рыдаю… О чём ты?
– Да! И сколько ты можешь
– Нет!
– дико и зло закричал Рюрик и отпрянул от Руцины.
– Я никогда не отрекусь от Святовита и прежде всего потому, что он не заставляет меня подчиняться другому народу! Поймёшь ты когда-нибудь это или нет?
– прохрипел он в лицо жене и отвернулся от неё.
– А почему ты решил, что Христос заставит тебя… - растерялась Руцина и опустила голову. Длинные рыжие пряди волос её загородили лицо, она резко откинула их, и Рюрик увидел её загоревшиеся рысьи глаза. Это была уже не прежняя пламенная Руц. И такая Руц вдруг ему стала неприятна.
– Ты должен забыть на время о своей дружине!
– горячо потребовала Руцина.
– Ты должен думать о каждом воине! О каждом! Понимаешь?
– О чём ты говоришь?
– не понял Рюрик.
– Как это - о каждом?
– сурово спросил он, представив себе почему-то только Дагара.
– Что вас разъединяет сейчас? Знаешь?
– цепко спросила она и смело посмотрела в его глаза.
– Разъединяет?!
– переспросил он и недоумённо пожал плечами.
– Да!
– подтвердила Руц.
– Разъединяет… - и пояснила: - Один дружинник поклоняется Перуну, другой - Сварогу, а домой придёт - то Стрибогу, то Святовиту, то Велесу. Так?
– Ну и что?
– опять не понял Рюрик, но уже почувствовал опасно натянутую нить разговора и решил сразу же её подсечь.
– Именно это нас и объединяет. Да, мы молимся разным богам, но за наше общее благо! И боремся, чтобы быть свободными! Свободными и от германцев, и от… твоих христиан!
– крикнул он, глядя в её потемневшие глаза.
– Но это же самообман, Рюрик!
– прокричала Руцина.
– Ты всё время закрываешь глаза на то, что уже есть и определяет нашу жизнь!
– убеждённо проговорила она, не давая себя перебить. Она уже не пыталась ему понравиться и не сдерживала себя, забыв все христианские заповеди. Гнев обострил её черты, и Рюрик увидел, как постарела его старшая жена.
Рюрик посмотрел на её злое, такое чужое лицо и понял все.
– Руц, ты веришь, но вера твоя не изменила души твоей, и ещё много времени пройдёт, прежде чем ты станешь истинной христианкой. Так и я… - в голосе его прозвучала такая обречённость, что Руцина вздрогнула и поняла, что сейчас он произнёс приговор себе.
– Но… Рюрик, ты же обрекаешь себя на… беспрерывную борьбу! оторопело прошептала Руцина и посмотрела на князя так, как смотрит мать на своего любимого и опасно больного ребёнка.
– Опомнись!
– взмолилась она. Ведь будут страдать и твоя дружина, и всё племя!
– А если мы примем христианство, то… страдать не будем?!
– Князь покачал головой и усмехнулся.
– Да!
– азартно подтвердила Руцина с такой горячей поспешностью, что Рюрик невольно улыбнулся.
– Ты наивна, Руц! Всё было бы слишком просто. Но разве единый бог может владеть всеми тайнами нашей такой многозначной жизни?
Рюрик
Это было два года назад, и тогда же, на празднике весны, князь увидел красавицу Эфанду и был поражён в самое сердце её юностью и прелестью. Она танцевала, и движения её были легки и изящны. Все, затаив дыхание следили за молодой берёзкой, которую разлучили с её возлюбленным. Танец был ритуальным, но Эфанда сумела интуитивно точно соединить в своих движениях тоску молодой девушки и трепет нежной тоненькой берёзки. В свои тридцать лет Рюрик такого ещё ни разу не видел и заволновался. Волнение всколыхнуло в нём душу и напомнило о не старом ещё сердце. С этого всё и началось.
Он везде искал встречи с ней, а поскольку она редко выходила из дома, то передавал ей поклоны. И если боги посылали князю день, в течение которого он не видел её или не смог ей передать поклон, то такой день для Рюрика был чёрным. И понял повзрослевший рикс, что чёрных дней в последнее время что-то стало слишком много. И вот теперь этот мальчишка разбередил его рану.
– Не передавай ей больше от меня поклоны!
– Голос князя сорвался на последнем слове. Он ударил коня плетью и поскакал к толпе друзей-военачальников. "Что ж, - думал князь, - наверно, я, грубый вояка, не стою такого чуда, как Эфанда. Пусть сын Юббе Аркон сорвёт этот прекрасный цветок…"
– Трус!
– зло прошептал Олаф вслед князю и закусил губу…
– Ну и что?
– с любопытством спросил Стемир, настигнув Олафа, как только князь отъехал.
– Ничего! Он испугался более молодого соперника.
– Да ну его!
– После того как князь скрылся из глаз, нахальства у Стемира прибавилось.
– Он, наверное, устал тешиться со своими жёнами и наложницами! Он уже старик, а Эфамда настоящая красавица! Я б на её месте выбрал себе знаешь кого?
– разошёлся Стемир, но Олаф глянул на него такими глазами, что тот сразу же прикусил язык.
– Хватит болтать! Инга [66] вождя должна быть женой князя!
– крикнул молодой вождь и натянул поводья.
Стемир пожал плечами и отъехал к отцу: посол Эбон уже искал своего озорного сына.
Олаф пришпорил коня и не остановился до тех пор, пока не доскакал до ворот своего дома. Оставив слугам коня, он опрометью бросился в дом, желая только одного: не встретить по дороге ни сестры, ни матери.
Распахнув дверь своей гридни, Олаф остановился как вкопанный: Эфанда, давно ожидавшая брата, рассеянно перебирала на столе его вещи: поясной набор, серебряные фибулы, гребни и глиняные шашки. Увидев брата встревоженным, почти злым, таким, каким ни разу его ещё не видела, она вздрогнула и замерла, безошибочно почуяв, что его состояние каким-то образом связано с ней. "Что-то нехорошее произошло…" - подумала девушка, и сердце у неё упало.
66
Инга (кельт.) - дочь.