Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)
Шрифт:
— Одну минуту, господин профессор, я перезвоню по этажам. Может быть, может быть…
Он важно удалился к себе.
— Ваши листки прибытия, пожалуйста, — попросила Оливия. — Я их зарегистрирую.
— Но ведь еще неизвестно…
— Теперь он найдет! — Миловидная портье бросила на меня одобрительный взгляд. — Найдет!
И он действительно нашел. Вернулся из своей каморки какой-то мягкий, добрый, сияющий весь.
— Представьте себе, господин профессор, номер триста семь и триста четыре! Два великолепных номера, один напротив другого. И никакой доплаты — цены совпадают идеально… Только не на втором этаже, к сожалению, а на третьем, — добавил он с искусственной озабоченностью, словно это могло иметь хоть какое-нибудь значение. — Они тоже заказаны, но, к счастью, лишь на понедельник… Бой! — позвал он.
От лифта рванул к нам бой — патлатый, униформированный так же, как Оливия, дылда. «Бой» — по-английски значит «мальчик». Этому «мальчугану» было за тридцать.
— Вещи господина профессора! — скомандовал распорядитель, и бой моментально подхватил оба наших места. — Триста седьмой номер для самого господина профессора, триста четвертый — для фрейлейн… Триста седьмой — для профессора, — почему-то счел нужным повторить он.
— Слушаюсь!
Мы поднялись на лифте и пошли вслед за боем по длинному коридору с многочисленными поворотами — здание было выстроено уступами.
— Прошу! — Он отпер дверь триста седьмого номера и посторонился, приглашая меня войти.
— Иди ты, Инга!
Но бой не дал ей пройти. Не грубо, не став на пути а будто случайно неловко развернув чемодан.
— Простите, фрейлейн, этот номер предназначен для господина профессора.
Инга захлопала глазами:
— А какая разница?..
— Он… удобнее, больше, прекрасный вид на Южную цепь.
— Замечательно! — Я изобразил на лице восхищение. — Вот пусть моя дочь им и любуется. Молодым девушкам полезен прекрасный вид. Словом, Инга, этот номер твой, я дарю его тебе вместе с Южной цепью.
Но бой не отступал:
— Господин распорядитель сказал…
— Господину распорядителю совершенно безразлично, кто из нас в каком номере будет жить.
Именно в этом я не был уверен!
Что еще оставалось делать нашему великовозрастному бою? Он исчерпал до конца свои возможности и молча убрал с пути чемодан, прекратив все попытки навязать мне волю распорядителя.
Большое, почти во всю стену, окно моей комнаты выходило на привокзальную площадь. Я отдернул тяжелую штору, распахнул настежь широкие створки.
— К тебе можно?
Вошла Инга.
— О, какой у тебя простор! Почему же он сказал, что тот больше?.. И гобелен! Неужели что-то старинное? — Она ощупала ткань. — Да нет, туфта, одна видимость!.. О, да здесь тоже телефон! Прекрасно, ты сможешь руководить мною, не покидая комнаты… Ну, чем займемся в незнакомом городе, отец?
— Должен подойти представитель магистрата.
— Не ждать же его до ночи. Пробежим хотя бы по улице. Новый город, новые свежие впечатления.
— А представитель?
— Скажи портье, что через час вернемся.
Так и сделали. Перед уходом я снова задернул плотную штору — ровно до середины распахнутого окна. В комнате стало полутемно.
— Да ты закрой совсем, — посоветовала Инга. — Пыль налетит, гарь. Видишь, сколько машин.
— Ничего, пусть пыль, зато воздух посвежее.
В комнате действительно пахло затхлым. Ветры непрерывно срывали сырость со снежных вершин и несли в город. Белье, ковры, портьеры, тот же туфтовый гобелен нуждались в тщательном проветривании.
Я вернул ключи от наших комнат Оливии, одарившей меня милой улыбкой, предупредил насчет человека из магистрата.
— Не беспокойтесь, все будет сделано как нужно, господин профессор. Приятной вам прогулки! У нас в городе есть на что посмотреть.
Стеклянная дверь за ее спиной была чуть приоткрыта. Мне казалось, я вижу в щели водянистый, с красными прожилками глаз…
На углу я остановился.
— Знаешь что, дочка, иди дальше сама. Меня все-таки беспокоит представитель. Позвонит, узнает, что мы приехали. Прибежит, ждать будет, волноваться. Нехорошо!.. Словом, я возвращаюсь.
— Как хочешь. — Инга внимательно посмотрела на меня: — Какой-то ты стал беспокойный, отец!
— Вот именно. Поэтому и ты не слишком-то задерживайся.
Я только до того памятника и обратно.
Вдали виднелась своеобразной формы многофигурная колонна, так называемый «чумной» памятник, обязательный чуть ли не для каждого западноевропейского города. Говорят, их ставили на месте массовых захоронений погибших во время страшных средневековых эпидемий чумы.
Вероятно, Инга очень удивилась бы, если бы посмотрела мне вслед. Потому что я пошел не в гостиницу, а в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору какого-то служебного помещения. Коридор заканчивался балконом с гнутой кружевной железной оградой. Его запертая дверь выходила на отель. Окно моего номера располагалось прямо напротив.
Я стал ждать.
Это длилось недолго.
Довольно скоро штора в окне шевельнулась и отъехала. Кто-то отдернул ее в сторону, к стене.
Расчет мой оправдался.
Полумрак не устраивал вошедшего. Нужно было либо зажигать свет, либо отдернуть штору.
Он предпочел последнее.
Я быстро, почти бегом, пересек площадь. Мимо портье проходить не стал: у вращающейся двери я заприметил выход в замкнутый гостиничный двор. Отыскал там черную лестницу и взбежал по ней на третий этаж.
Плотные ковровые дорожки глушили шаги. Я прошел по пустынным поворотам коридора к своему номеру и прислушался.
Сначала я ничего не услышал: мешали проезжавшие по улице машины. А потом различил какое-то негромкое металлическое позвякивание.
Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось.
Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась.
Я нагнулся и шепнул в замочную скважину:
— Скорее! Он идет!
Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье?