С чего начиналось
Шрифт:
Государственная политика, осуществляемая Трумэном, все больше скатывалась к антисоветизму, и уже можно было – спустя всего несколько месяцев после окончания войны – прочитать «пророчества»: прямые призывы к новой войне – теперь уже против Советского Союза.
Один из радиокомментаторов отмечал уже в то время, что реакционеры, ободрённые смертью Рузвельта, в настоящее время пытаются внести раскол в американский народ путём расовой пропаганды, отравить дружбу между союзниками и этим ставят под угрозу всеобщий мир. А сенатор-демократ Тэйлор, выступая на митинге в штате Айдахо, прямо заявлял, что высшие офицеры как армии,
«Мир находится на пороге войны, которая может означать самоубийство для всего мира… Между Англией, Соединёнными Штатами и их великим Советским партнёром возник серьёзный кризис», – так говорил американский сенатор Клод Поппер, и эти слова не могли не вызвать тревогу.
В печати и в выступлениях все чаще стали звучать призывы к объявлению превентианой войны против Советского Союза.
Меня это, разумеется, волновало, как всякого советского человека. Только что мы вышли из тяжёлой войны, принёсшей нам столько лишений, – и вот снова воинственные речи и призывы. При этом негласно, а порой и гласно за всем этим можно было явственно ощутить одно: США владеют оружием, какого у нас нет, и хотят пользоваться этим преимуществом даже в своей дипломатии, которая становится все более жёсткой.
Мне тогда и в голову не приходило, что совсем скоро я начну принимать самое активное участие в решении атомной проблемы, как она была позже названа.
Путёвка в мир атома
Было начало сентября 1945 года. Вернувшись с какого-то заседания (в то время я был председателем Комитета стандартов), я узнал от секретаря, что меня просили позвонить по такому-то номеру, как только появлюсь в комитете. Номер телефона, записанный секретарём, был мне незнаком. «Кто же это мог быть?» – подумал я.
Когда я набрал номер и спросил, кто звонил, мне сказали, что от наркома боеприпасов Ванникова получено письмо, в котором он просит перевести к нему инженера Козлова, работающего в Комитете стандартов. У нас он занимался разработкой стандартов на метизы.
– А зачем Ванникову понадобился Козлов? – поинтересовался я, – Не представляю, что он будет делать у Ванникова.
– Возможно, произошло какое-то недоразумение, – ответили мне. – Переговорите с Ванниковым, а о результатах сообщите нам.
Я позвонил Ванникову.
– А у тебя, вероятно, шестое чувство? – услышал я весёлый голос Бориса Львовича. – Не можешь ли ты приехать к нам в наркомат?
– Когда?
– Да вот прямо сейчас, увидишь своих старых знакомых.
– Ну, а как же с Козловым? – спросил я Ванникова, рассказав ему, что за специалист Козлов.
– Да оставь ты Козлова! Приезжай, я буду тебя ждать.
У Ванникова я действительно застал старых знакомых: Завенягина, Малышева, Первухина и других. Как мне потом стало известно, М.Т. Первухин начал заниматься атомной проблемой значительно раньше других из числа присутствующих.
– Тебе не надоело работать в Комитете стандартов? – спросил меня Малышев.
– Ты же знаешь, как я попал туда.
– А может, ко мне перейдёшь? – спросил Ванников и, видя, что я медлю с
– Ну так как же, пойдёшь ко мне?
– А чем я буду у тебя заниматься?
– Наукой. Необходимо организовать многочисленные испытания, связанные с решением атомной проблемы, – они ведутся, но пока ещё в недостаточном масштабе… Так что – по рукам?
Я заколебался и сказал:
– Це дило треба разжуваты. Я должен подумать.
– Думай, но недолго.
Тем разговор и закончился. Я попрощался и поехал к себе на работу.
А к концу дня мне принесли пакет с пятью сургучными печатями и надписью: «Вскрыть только лично». Когда я вскрыл конверт, то нашёл в нем лист бумаги с двумя строчками постановления о назначении меня на работу в совершенно незнакомую для меня область деятельности. Я был утверждён заместителем Ванникова в организации, созданной для решения атомной проблемы.
Это была путёвка в новый мир – мир атома.
На следующий день утром я поехал к Ванникову. Мы поздоровались, и он начал разговор.
– Вчера сидел с физиками, – рассказывал мне Борис Львович, – и радиохимиками из Радиевого института. Пока мы говорим на разных языках. Даже точнее, они говорят, а я только глазами моргаю: слова будто бы и русские, но слышу я их впервые, не мой лексикон. Пробовал отшутиться, но из этого ничего не вышло: они не поняли. Я механик, ты металлург, а вошли мы в музей дорогих фарфоровых изделий разных времён и народов. Двигаться трудно, все заставлено и все незнакомо. Побьёшь, не восстановишь! Создаётся впечатление, что физикам знаком этот музей, но они ещё не полностью разобрались, что в нем находится, какова взаимосвязь отдельных экспонатов. Спорят и убеждают друг друга, к какой эпохе отнести ту или иную вещицу и кому она служила. Сложность ещё и в том, что об этих экспонатах у них представление складывается по ряду косвенных сведений. Мы, инженеры, привыкли все руками потрогать и своими глазами увидеть, в крайнем случае микроскоп поможет, Но здесь и он бессилен. Атом все равно не разглядишь, а тем более то, что внутри него спрятано. А ведь мы должны на основе этого невидимого и неощутимого заводские агрегаты построить, промышленное производство организовать.
Говорил Ванников медленно, часто останавливался и что-то чертил на листе бумаги.
«Что он там рисует? – думал я. – Схему строения какого-то кристалла или модель атома?»
Я поднялся со своего стула, обогнул столик, за которым мы сидели, подошёл к Ванникову и заглянул через его плечо. Рисунок не был закончен, но уже по тому, что было набросано, видно было, что сделано это великолепно.
– А я и не знал, что ты художник, – сказал я, рассматривая нарисованную им кисть винограда, свисающую с края фарфоровой вазочки.
– Непризнанный художник. А ты разве не видел моих картин? – спросил он.
– Где же мне их было видеть?! Я знаю, что раньше ты прекрасно играл на кларнете.
И я вспомнил, как ещё в Баку, в 1914 году, когда мне было тринадцать лет, а Ванникову семнадцать, он и ещё три подростка собирались во дворе дома, где жила наша семья. Этот «квартет» играл в кинотеатре и перед выступлением устраивал репетиции. Мы, ребята, всегда вертелись около них – гладили блестящую латунь труб и просили подудеть. Музыканты были нашими кумирами. Ванников учился тогда в техникуме, а я только что поступил в реальное училище.