С чистого листа
Шрифт:
Вот и покойная Грибова, получила за свою жадность. Ну, по крайней мере, я это предполагаю. Ведь, без особых причин на убийство никто не пойдёт.
Погоняв эти непродуктивные мысли в блаженствующей и совершенно пустой голове я, словно невзначай взглянул на Познякова, и тихонько поинтересовался.
— Товарищ майор… А что с моим вопросом?
— А-а, ну да… — Неопределённо протянул Анатолий Викеньтьевич. — И тут же, показывая что полностью в теме и ничего не забыл, скосил в мою сторону глазом. — Фотография у тебя есть?
— Откуда? — В растерянности
Хотя, сам бы мог сообразить, что для получения удостоверения нужно было озаботиться и сделать фото.
— И почему это я так и думал? — С сарказмом хохотнул Василий. И, как видно, не желая тратить время и принимать никакого участия в моей дальнейшей судьбе, попросил. — Викетьич, забрось меня в ГУВэДэ. — И, поясняя своё желание, добавил. — Надо же прокурорского хмыря дождаться. А то завоют потом… Мол, «совсем оборзели» и «никогда их не застать на рабочем месте».
— Хорошо. — Согласился Позняков. — Сейчас тебя закину и поедем. Запечатлеем светлый образ этого милого и наивного юноши, для получения документов.
Мы высадили Василия у крыльца управления и, плавно тронувшись с места, направились в фотоателье.
— Викеньтьич! — Не то, чтоб обрадовался но, с явно выраженным уважением, обратился к майору мужик лет пятидесяти, с наколками на левой руке.
На которой, кстати, не хватало трёх пальцев. И я мог только догадываться, что и когда послужило причиной этого увечья.
— Привет, Семён. — Поздоровался Позняков. И, после совершения рукопожатия, поинтересовался. — Мундир ещё не пропил?
— Обижаешь, начальник! — С шутливым упрёком воскликнул мужчина. — Кто ж инструментарий продаёт?
Название предмета одежды столь закавыристым словом вызвало у меня на губах лёгкую улыбку. Но, здраво рассудив, что каждый сходит с ума по-своему, высказывать своё «весьма ценное» и «очень значимое мнение» не стал.
Хочет человек — так и пусть! Главное, что он, как ни крути, а является профессионалом. И даже имеет свою костюмерную. Что в моих глазах характеризовало его как весьма дельного и достойного всяческого уважения мужика.
Так как рубашка у меня была, хоть и не белая, но светлая и без орнамента, меня вежливо попросили снять пиджак и, приладив совершенно не подходивший по цвету зеленоватый галстук, явно позаимствованный из военной формы, протянули милицейский мундир.
Правда, он был без погон но, поднаторевший в делах подобного рода Семён, тут же поинтересовался.
— Звание какое?
— МладшОй. — Тут же удовлетворил его, совсем не праздное любопытство, Анатолий Викеньтьевич.
— Только что из Школы Милиции? — Без особого интереса а, как понимаю, просто для того, чтобы заполнить паузу в разговоре, поинтересовался фотограф.
— Ага. — Подтвердил я, натягивая бутафорскую обновку.
— Счас сделаем. — Прошепелявил Семён и, достав откуда-то пару погон, с одной красной полоской и единственной маленькой звёздочкой, положил мне на плечи.
— Ты, не дёргайся пока. — Попросил он и, отойдя
Стараясь не уронить, подтверждающие мой нынешний статус и высокое звание советского милиционера погоны, эти несколько секунд я просидел, словно каменная статуя Будды. И, когда Семён вылез обратно на свет, позволил себе проявить любопытство.
— А приходить когда?
— Тут посидите. — Хохотнул фотограф. И, поясняя свою реплику, бросил. — Это «для всех» у нас очередь. А, для уважаемых людей, можно и постараться.
Я подождал, пока с меня сняли державшиеся на честном слове знаки отличия, отдал сослуживший свою службу мундир и снял вызывающий своим «вырвиглазным» цветом чувство диссонанса, галстук. Потом одел пиджак и вопросительно глянул на Познякова.
— На вот, почитай. — Сунул мне в руки несколько, взятых с журнального столика газет. И, нашаривая в кармане сигареты и спички, сообщил. — А я покурю пока.
Сие вредящее зоровью действо заняло минут десять.
В течении которых я ещё раз удостоверился, что сейчас начало апреля одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. А так же узнал, про достижения передовиков производства и мельком пробежал глазами статью о вскоре предстоящем первенстве Свердловской области по боксу.
Уже отведя взор от обыденных, в сущности, строчек, снова почувствовал лёгкий укол и, понимая, что моя, уже успевшая набить изрядную оскомину но, вездесущая и неистребимая «интуиция» просто так не отвяжется, взялся просматривать новости бокса ещё раз.
Из чего понял, что главным претендентом на победу в этом году считают некоего Алексея Кулешова. Умницу и молодца, а так же спортсмена и комсомольца. Ну и, аспиранта кафедры радиотехнического факультета Свердловского Политехнического Института.
«А мне-то с этого какая печаль»? — Уже понимая, что не отвертеться а, просто по инерции, грустно подумал я.
Но, подтверждая мои опасения, чёртов (Прости Создатель, за упоминание имени Врага Твоего!) сатрап, сидящий в моей голове, снова наказал болью.
«Ладно, ладно! Приму я участи в этих соревнованиях»! — Чувствуя себя собакой Павлова, поспешно пообещал я. И, опрометчиво забыв о том, что я и палач представляем собой единое целое, злобно подумал. — «Всё, что хочешь, только отъебись»!
И снова, правда, на этот раз не так сильно а, можно даже сказать, «по отечески», был наказан лёгким уколом боли.
«Интересно, у меня вообще есть свобода выбора»? — Мрачно размышлял я, получая из рук Семёна блестящий глянцевый прямоугольник, на котором расположилось аж шесть моих миниатюрных портретов. Который был ещё тёплым от глянцевателя и приятно грел пальцы. — «Или, теперь до конца жизни, меня так и будут тыкать носом, словно слепого кутёнка? При этом совсем не заботясь о моих ощущениях и применяя столь варварские и, подозреваю, идущие в разрез с Женевской конвенцией, методы воздействия»?