С ключом на шее
Шрифт:
Мухтар, привлеченный суетой, снова подходит поближе. Фыркает в брошенную на песок Филькину куртку. Толкает лбом Ольгу. Она по-прежнему сидит на коленях над мальчиком, наливает в ладонь воду из банки и размазывает ее по белым щекам — мерно, как робот. Толчок собачьей головы сбивает ее, и Ольга, шмыгнув носом, ставит банку на песок. Мухтар берет мальчика зубами за рукав, тихонько тянет, и контуры тела снова начинают дрожать и расплываться. Мальчик почти исчезает. Он — всего лишь прозрачная тень, дрожащая над песком. Ольга отпихивает собаку коленом, визгливо
— Отцепись, нельзя! — и почти растворившийся мальчик появляется снова. Он даже отчетливей, чем раньше. Как будто наконец протерли запотевшее стекло.
Мухтар отпрыгивает и садится в сторонке, бочком. Старательно отворачивает морду, то и дело скашивая глаза так, что обнажаются голубоватые полоски белков: не передумала? Не подзовет ли?
— Нельзя, — повторяет Ольга, и Мухтар шумно вздыхает.
Филька, высунув кончик языка, сплетает из шнурка замысловатые узлы, прочно связывая крест-накрест две кривые, липкие от смолы ветки. Они то проворачиваются, то подскакивают, Филька чертыхается сквозь зубы. Яна бросает третью, только что отломанную жердь и идет помогать. Полностью сосредотачивается на вертлявых ветках, липкой смоле, шнурочных петлях, из-под которых надо вовремя убрать пальцы. Интересно, а Ольга хочет сбежать? Ей-то ничего не будет, если об их походе узнают. И это не ее папа… Что будет, когда узнают папа и теть Света, Яна попросту не может представить. Там — глухая ватная чернота.
— Получилось.
Голос Ольги такой странный, что Яна с Филькой разом бросают недоделанные носилки. Мальчик открыл глаза и осматривается, приподнявшись на локте. И он совсем не похож на умирающего, который вот-вот исчезнет из этого мира. И даже на раненого не похож. Скорее он выглядит как человек, которого только что разбудили. Мальчик хмурится, запускает руку под повязку и громко скребет ногтями. Яну передергивает от воображаемой боли, но мальчику, похоже, все равно.
— Ты как? — шепотом спрашивает Ольга, глядя на него во все глаза.
— Да вроде ничего, помаленьку, — отвечает мальчик, трет ладонью грудь, размазывая грязь, и опускает закатанную рубаху.
— Ты вроде как помирал, — недоверчиво говорит Филька.
— Ну не помер же!
Филька, покраснев, отступает на шаг.
— И что, совсем не больно? — с испуганным уважением спрашивает Ольга. — Совсем-совсем?
Мальчик качает головой, медленно обводит их взглядом, останавливаясь на каждом. Как училка, которая осматривает класс, выбирая, кого вызвать к доске. Хочется лечь грудью на парту и спрятать глаза в учебнике, чтобы не поймали.
— Ты раненый был, — говорит Яна, чтобы прервать этот пристальный осмотр. — Я бы, наверное, ревела, если бы меня так. Мы тебя хотели в больницу тащить.
— Так вы меня, выходит, спасли.
Мальчик улыбается, и незримая тень ужаса, витающая над пляжиком, наконец-то рассеивается. Одного переднего зуба у мальчика не хватает; глядя на щель во рту, Яна привычно трогает языком резец, совсем недавно выросший на месте молочного, и понимает, что все будет хорошо. Все обошлось.
— Так ты… нормально? — настойчиво спрашивает Ольга. — В тебя же… — она осекается, бросает быстрый взгляд на Яну. — В общем, у тебя там, ну… дырка в животе. Кровь шла и все такое.
— Чепуха, до свадьбы заживет, — отмахивается мальчик и садится. — А у вас пожрать нет чего? Кушать охота — сил нет, кишка о кишку колотит…
Ольга прыскает от смеха. Филька снова краснеет и лезет в карман брюк. Вытаскивает два леденца в намертво прилипших фантиках.
— Вот, у меня барбариски…
— Конфеты? Хорошо живешь… А сала случайно нету? Нет? Ну ладно, давай конфеты…
Филька протягивает леденцы на вытянутой руке, будто опасается подойти ближе. Смотрит на часы и по-взрослому сжимает губы.
— Ты где живешь? — спрашивает он мальчика. — Хочешь, вместе домой пойдем? Нам пора уже.
— Не, я лучше здесь останусь.
— Как это? Тебя же родители будут искать.
— Не будут. Сирота я.
Яна ежится от неловкости: она ненавидит, когда ее так называют, а этот мальчик так легко говорит сам о себе. Может, это потому, что она не настоящая сирота, у нее есть папа, а у этого мальчика, наверное, нет вообще никого. Папа говорит, что таких отдают в детдом (и Яну бы тоже отдали, если бы он не взял ее к себе). Понятно, почему мальчик не хочет идти в город. Его там, наверное, милиция поймает…
— Что, прямо ночевать здесь будешь? — восхищенно спрашивает Ольга.
— А что? Чай не зима. Только вот голодно… Вот если бы вы завтра пришли, хавки принесли какой-нибудь…
— Конечно, придем, — быстро отвечает Ольга. Ее глаза горят от восторга. «Тили-тили-тесто», — буркает Филька себе под нос, но его слышит только Яна.
— Побожись, — требует мальчик.
— Вот еще, божиться плохо, мне баба Нина говорила, что это грех, — упирается Ольга, а Яна спрашивает:
— Как это?
— Скажи: «ей-богу, приду».
— Ей-что? — теряется Яна, и мальчик хихикает, как будто провернул какую-то только ему понятную шутку. Настойчиво смотрит на Ольгу.
— Ну ладно, мы придем… обещаю… — бурчит она. Мальчик ждет, и Ольга еле слышно произносит: — Ей-богу, придем.
Пожав плечами, Яна отходит к воде и опускает в нее руки. Пальцы тут же немеют от холода. Яна трет песком въевшуюся в кожу кровь, и по воде разбегается переливчатая радужная пленка.
9
Отдаленный гул приближался, нарастал, — и вдруг превратился в раздирающий мозг грохот, заполнивший собой весь мир. Хищно вытянув черные лапы шасси, самолет ринулся прямо на Филиппа. Он летел так низко, что можно было рассмотреть заклепки на сероватом брюхе. Филипп с воплем повалился на землю, зажимая ладонями уши, уверенный, что его барабанные перепонки лопнут, а череп взорвется, что шасси сейчас пройдутся прямо по спине, ломая позвоночник и выдавливая кишки. Может быть, шасси того самого самолета, которым прилетела Яна.