С любовью, сволочь
Шрифт:
Да, я был виноват сам. Стопудово. Не надо было садиться с ней, приглашать в кино, целовать. Логичный вопрос: почему же тогда все это продолжаю, зачем даю ей какие-то надежды?
Я задавал его себе уже не раз. Но как только открывал рот, чтобы сказать: «Крись, извини, но…», она смотрела на меня своим фирменным собачьим взглядом, и я понимал, что не могу. Как будто собирался эту самую несчастную собаку пнуть ногой под брюхо. А еще потому, что у Машки с Кешим все цвело и пахло. Они, как и мы, везде таскались вместе и сидели тоже. Перебрались за последнюю парту у окна. И оказался я между… как их там? Между Сциллой и Харибдой. Слева через проход Машка. Поворачивался в ее сторону и натыкался на ледяной взгляд, от которого бросало в жар. И ногу приходилось срочно класть на ногу. Или смотреть вправо — от Криськиного взгляда, горячо обожающего, все сразу же замерзало и опускалось.
Время шло, легче не становилось. Только хуже. Днем еще как-то удавалось держать себя в руках. А вот по ночам держал себя в руках уже совсем иначе. В другом смысле. Что представлял, засыпая, что видел во сне… Просыпался в горячем поту, в мокрых трусах. Стиснув зубы, полз в душ, стоял под холодными струями, приходя в себя, но под опущенными веками крутилось все то же ночное кино. Одевался, шел в школу — и все повторялось, день за днем.
На Виктюха напоролись с Криськой в субботу, когда ехали в центр: ей приспичило прогуляться в Новую Голландию. Мы спускались в метро, а он поднимался. Заметил нас, вздернул брови. А вечером кинул в воцап:
«Мир, ты нас на бабу променял? Живо тащи свою преступную жопу в Гашу».
Жопу я притащил, припарковал за стол — и в первую же улицу слил пять штук, как дошкольник. Бросил карты, потянулся к кальяну.
— Малыш, ты не заболел? — хмыкнул Илюха. — Чет я тебя не узнаю.
— Ему зато в любви везет, — ехидно подбросил Виктюх.
Ну да, ну да, если бы!
Вышли мы с ним в начале первого, тогда-то он и заявил: мог бы и рассказать. В шишу явно чего-то веселящего добавили, иначе с какой стати я развесил язык?
— Хуево все, Вик. Это не та баба.
— В смысле не та? — Виктюх вытаращил глаза. — Не дает?
— Она-то дает. Только я не беру. Я другую… люблю.
Вот я и сказал это… вслух!
— Значит, другая не дает. Печалька. Бери тогда то, что дают.
— Спасибо, не хочу.
— Экие вы, барин, привередливые. Я бы вот сейчас любую трахнул, не разглядывая.
Я ушел вглубь своего пузыря, отключив слух. Не хотелось вникать, как и кому он вдул бы. Своих мыслей на эту тему хватало.
В воскресенье написал Криське, что занят, и весь день тупил за компом, решая старые ЕГЭ по информатике. Если прерывался больше, чем на пять минут, на экране появлялась Машка: ту самую попертую из Контакта фотку я в приступе лютого мазохизма поставил на скринсейвер. Она улыбалась из тени, и чудилась мне в этом насмешка: давай-давай, лузер, решай задачки, больше ты все равно ни на что не годен.
А за окном буянила весна, солнце царапалось в пыльное стекло, горланили на карнизе воробьи. Им было весело — а мне нет. Хотелось туда, на улицу. Гулять весь день, до самой ночи. И ночью тоже. Только не с Криськой.
С Машкой…
Апрель порвал теорию относительности. Апрель Шредингера: вроде и был, а казалось, что и не было его. Незаметно подкатили праздники, оставалось учиться всего ничего. Ну и хорошо. Чтобы не видеть больше ни ту ни другую.
И сразу от этой мысли резануло: как?! Не видеть больше Машку?!
Тридцатого числа на последнем уроке Лидка, повернувшись, бросила нам какую-то сложенную бумажку. Крупно печатными буквами на ней было написано: НЕ ПОКАЗЫВАТЬ МАЛИКОВОЙ!!!
Наверняка какая-нибудь гадость. Хотел порвать не глядя, но Криська схватила и развернула. И пробормотала себе под нос:
— Ой, блин, а я и забыла.
«У Машки завтра днюха, — было написано там. — И она переезжает на новую квартиру. Предлагаю сделать ей сюрприз — помочь с уборкой, а потом отметить. Кто пойдет, собираемся у школы в 14.00».
— Ты идешь? — Криська перебросила записку на правый ряд.
— Не знаю, — буркнул я, стараясь не коситься налево. — Мать завтра приезжает, встретить надо.
Не пойду. Нечего мне там делать. Как-нибудь без меня.
Глава 13
Глава 13
Маша
Я не хотела ссориться с Криськой. Собственно, из-за чего? Другое дело, если бы она увела у меня парня. Но Севка никогда моим не было. И мне он вообще не нравился. Я его терпеть не могла, с первого взгляда.
Правда, теперь я в этом уже не была так уверена. Может, наоборот? Может, он мне как раз понравился — с первого взгляда, а я убеждала себя, что он хамская сволочь и что я его ненавижу?
Впрочем, теперь все это было уже неважно. Криська не отходила от него ни на шаг и вся светилась от счастья. Я просто отодвинулась в сторону, а она этого даже не заметила. Все наше общение свелось к тому, что мы здоровались по утрам.
Моей подружкой стал Кеший. С того момента, когда он расколол меня, мы могли свободно плакаться друг другу в жилетку. Ему хотелось говорить о Марго, а мне — о Севке. Но не только. С ним вообще было очень легко. Не нужно было думать, как повернуться, какую рожу состроить, какие подобрать слова. Мы подкалывали друг друга, дразнили, смеялись. Это напоминало море, которое сверху освещалось и прогревалось солнцем, тогда как в глубине было темно и холодно.
Раньше я проводила почти все время после школы у Криськи — лишь бы не идти домой. Теперь — у Кешего. Родителей его я видела пару раз, мельком, а вот бабушка почти всегда была дома. После выхода на пенсию она вела утренний прием в частной клинике поблизости и к обеду уже возвращалась. Ко мне Ольга Петровна относилась очень по-доброму, и я тоже была рада ее видеть.
Что касается Кешкиной помощи по физике, она оказалась бесценной. С литературой все решилось проще. Я просто подошла к Фане и без обиняков заявила: иду в колледж, нужна в аттестат пятерка. Она, конечно, удивилась, но сказала, что все возможно. Дала тему для презентации, пообещала больше спрашивать устно. А вот с физикой я сражалась из последних сил, зато когда получила за решенную у доски задачу пять, ощущение было, как будто выиграла войну. Коротан косился с подозрением, Кеший сиял, как именинник, Мирский…