С милым рай в шалаше

Ясина Калина

— Не плачь, что ты, справимся, все живы будем.

Бабуля ушла, а я ещё раз протёрла Андрея. Подтянула кресло ближе к дивану и села рядом с ним, держа его за руку.

Глава 23

АНДРЕЙ

ДО СМЕРТИ ШАГ

Мне жарко, дышать больно, слабость жуткая. Так, я это уже проходил. Дежавю. Еле открываю глаза, вдыхаю потихоньку, знаю, что если сильнее вдохну, то задавит кашель, и опять вырубит.

Дом мой, комната моя, рядом Алина. Моя Алина. Держит меня за руку и спит в кресле. Она

здесь, лечила меня. Радость и блаженство разливается по моему телу, я улыбаюсь. Я полностью раздет, лежу под простынёй. Это она меня раздела? Да, больше некому. Жаль, что я не помню, как её ручки ко мне прикасались.

Лежу, стараюсь не шуметь, пусть поспит, наверняка долгое время со мной возилась, раз сидя вырубилась.

Сколько я уже лежу? Помню, что хотел защитить её от Гали. Но увидел, что её есть кому защищать. Они держались за руки и мило друг другу улыбались. До сих пор эта картина перед глазами. Помню, как было больно в груди от ревности. Чтобы заглушить эти чувства, пошёл к тёть Маше, что у неё делал — не помню даже.

Гнев и горечь бурлили внутри, переворачивали все внутренности. Я готов был морду набить Семёнычу, хотя мы с ним в нормальных отношениях. Или в другую крайность кидался: украсть Алину, спрятать, приковать к батарее, никуда от себя не отпускать.

Я совсем не держу себя в руках, такого не было никогда, выдержка была идеальной, кровожадности не замечал за собой, даже когда служил, всегда пытался обойтись малыми потерями, наименьшими жертвами.

А тут фантазия прям прёт из меня: скрыть, спрятать, моё. Если ревность, значит, собственник, если собственник, значит, моё. А если МОЁ — значит люблю? Ох, до чего сейчас могу додуматься? Надо заканчивать.

Вернулся домой поздно. Сел опять на диван, повязки на руках разодраны, и раны опять кровоточат. Ожог на животе печёт, и повязка тоже грязная. Содрал тряпки с рук и просто вымыл, на животе оставил как есть.

Алина из головы не выходит. Я же ей почти в чувствах признался, а у неё, оказывается, другой. Как унять эту боль? Напиться, что ли? Нет, не хочу опять в этот алкогольный омут. Голова болит, и в груди боль, и дышать тяжело. А потом забытьё.

Значит, заболел опять. Видимо, не до конца вылечился, хотя не лечился же, тётка травками отпаивала и всё.

Сейчас лежу и вспоминаю всё это. Не хочу шевелится, не хочу потревожить Алину и спугнуть момент. Так приятно держать её руку в своей, наслаждаюсь просто. Чуть сжимаю, её рука резко выскакивает из моей, глаза Алины распахиваются, секунду смотрят на меня.

Она встаёт с кресла, кладёт ладошку на мой лоб, на шею.

— Андрюша, как ты себя чувствуешь? Температура ещё есть, сейчас укол поставлю. Хорошо, что пришёл в себя, думала, не вытяну. Так долго был без сознания. Почему не сказал, что тебе плохо? Через три дня только соседка тебя нашла в таком состоянии, я двое суток пытаюсь тебя вытащить. Так же нельзя, напугал меня.

И как заревела. Набирает шприц и ревёт. Из-за меня ревёт, говорит, что я напугал её. А я ничего сказать не могу, сил нет даже рот раскрыть.

Алина шмыгнула носом ещё раз, вытерла слёзы рукавом.

— Я сама тебя поверну, не напрягайся.

Одной рукой под поясницу и потянула на себя, а другой уже укол ставит. Рука лёгкая у девочки моей, ничего не почувствовал.

Побежала на кухню, несёт чашку с водой.

— Сейчас я тебя оботру и накормлю. Баба Маша бульон уже сварила. Она переживает за тебя, как за сына. Не надо вставать, ну что ты делаешь, не напрягайся. Ну я же говорила.

Я хотел встать и не позволить ей меня мыть, что, я сам не могу. Но только очень сильно раскашлялся. В груди рвёт, голова сейчас взорвётся от боли, и я падаю назад на диван. Глаза закрыл и пытаюсь дышать.

— Андрюша, лежи спокойно, я тебя очень прошу. Тебе уже лучше, дня через два-три сможешь вставать, а сейчас полежи, я сама всё сделаю.

Она намочила тряпку и начала меня обтирать. Сначала лицо, шею, грудь. Я закрыл глаза. Мне стыдно и приятно. Видно, что делает это не в первый раз. Даже друга моего помыла. А он лежит, не шевелится, а вот я краснею. Она вымыла меня, поменяла простынь и пелёнку. Пелёнку! Я перестану сегодня смущаться или нет? В госпитале, когда лежал, не реагировал никак. А тут прям краснею, как мальчишка, впервые взявшийся за женскую грудь. Потому что это Алина, девушка, которая мне безумно нравится. Это я должен за ней ухаживать, а не она меня выхаживать.

Слышу шум на крыльце.

— Алина, девочка моя, как тут наш боец? Смотрю, очнулся. Андрюха, ну ты даёшь, за три месяца чуть два раза кони не двинул.

Это Семёныч пришёл. Алину девочкой своей назвал, о моём здоровье беспокоится, а меня опять ревность накрыла. Не моё это дело, не моё. Алина не моя. Я стиснул зубы и закрыл глаза.

— Ничего, ничего, скоро поправишься, раз Алина за тебя взялась. Так, солнце моё, я привёз всё по списку и смотри, какую штуку нашёл. Складной штатив для капельницы, в одной сумке, не тяжёлый и легко собирается.

— Семён, спасибо большое. Особенно за штатив, очень удобная вещь, в нашем хозяйстве пригодится.

Они там ещё что-то обсуждают, как будто очень близкие люди, понимают друг друга с полуслова. А мне плохо, я ревную и, как маленький ребёнок, начинаю кашлять, чтобы перетянуть внимание Алины на себя. Она отходит от Семёна и идёт ко мне. Помогает мне наклониться на бок, вытирает мне рот, а я губёнку готов надуть, только чтобы от меня не отходили и жалели. Не ожидал от себя такого. Не думал, что на такое могу пойти.

— Семён, прости, мне нужно Андрюшу накормить, он несколько дней не ел. Я пойду разогрею.

И пошла в кухню, а Семён остался со мной, сел в кресло, в котором сидела Алина.

— Андрюха, ты давай выздоравливай. Я смотрю, ты кухню уже доделал. Может, тебе рабочих подогнать, чтобы весь дом по-быстрому сделали?

Я только головой помотал. Не хочу помощи от него. Может, это просто мой бзик, успокоиться мне надо и принять всё так, как оно есть. Но пока не могу. Не могу смириться что он и Алина…