С открытым лицом
Шрифт:
Это были месяцы очень напряженных дебатов, в ходе которых неразрешимый политический кризис начал перерастать в военный. Аресты и дезертирство множились. В этой атмосфере неразберихи была утрачена и ясность, и вооруженные действия накладывались друг на друга без точного плана. Часто с единственной целью доказать существование тех, кто их проводил.
В этом хаосе произошло нечто очень серьезное: классическая соломинка, сломавшая спину верблюда. По крайней мере, для меня. Это было дело Натальи Лигас.
Это была ложь, эффект паранойи того периода и неправильного анализа, сделанного вокруг некоторых арестов. Настолько, что она продолжала оставаться членом группы Сензани.
Когда отголоски этой истории дошли до меня в тюрьме Пальми, меня охватило настоящее волнение. Я понял, что пришло время сказать «хватит». Я собрал своих товарищей и попросил их подумать. Невозможно было продолжать принимать практику, которая больше не имела ничего общего с политическим и партизанским дискурсом. Как бы ни изменились времена, и как бы вопрос смерти больше не рассматривался тщательно в те годы при планировании действий, было недопустимо убивать человека только для того, чтобы распространить листовку, с помощью которой можно было бы вызвать подозрение у товарища.
Предел аберрации был достигнут. Было потеряно всякое чувство меры между результатом, которого нужно достичь, и ценностью человеческой жизни. Я сказал всем, что для меня это неприемлемая цена, и я больше не готов одобрять подобные действия.
Я не считаю себя вне истории «Красных бригад».
Я считаю себя вне тех группировок, на которые распалась организация.
Но кроме этих фрагментов больше ничего не было.
Это правда. Больше ничего не было. Кроме возможности сохранить близость к себе, к идее воинственности, которая не сводилась к военным формам организации. Лично я чувствовал необходимость в подлинной конфронтации со старыми товарищами, с которыми я начинал «Красные бригады»: Моретти, в первую очередь, и всеми остальными, кто не был в Пальми.
В тот момент я написал документ под названием «Это только начало»: я объявил о завершении опыта, я возобновил просьбу о глобальной дискуссии, чтобы решить, какие глубокие изменения следует произвести, чтобы понять, возможно ли это еще сделать.
Мое убеждение, созревшее в те дни, было следующим: я несу прямую ответственность за продвижение и создание организации «Красных бригад"; я не могу оставить ее, не прояснив предварительно свою точку зрения и не сделав все возможное, чтобы эта организация, у которой больше нет никаких веских причин продолжать существование, закрылась упорядоченным образом.
Никакого ответа не последовало. Мой голос и голоса двадцати задержанных товарищей, подписавших документ вместе со мной, остался глух и нем. К этому времени три секции, возникшие из БР, полностью замкнулись в себе и действовали по-военному, не слушая никого. Больше ничего нельзя было сделать.
В тот момент я был просто заключенным, боевиком бывших «Красных бригад», который больше не принадлежал ни к одной из существующих группировок. Я покончил со всеми организованными боевыми действиями и был полностью изолирован.
Это был конец 1982 года. С этого момента для меня начался совершенно другой тюремный период: новый тип работы, новые обязательства и интересы.
Новый курс
В тюрьме в Пальми вы окончательно оставили в прошлом пятиконечную звезду и встретились лицом к лицу с вашим «новым» существованием. Каковы были основные этапы этого путешествия, которое привело вас к сегодняшнему дню?
Однажды ночью мне приснился сон...
Как Мартин Лютер Кинг?
Но нет, при чем тут это! Я говорю не о метафорическом сне, а о реальном, таком, который снится в постели, когда ты спишь.
Нужно было взобраться на снежную гору. С вершины свисала красная веревка. Я решаю взобраться на нее и, используя веревку, карабкаюсь вверх по отвесным стенам. Несмотря на трудности, я добираюсь до вершины и оттуда демонстрирую свою эйфорию жестами победы, обращенными ко всем, кто стоял в стороне и наблюдал с базы. Однако, все еще цепляясь за веревку, я не считаю нужным спускаться с того же склона. Я смотрю на другую сторону горы и вижу множество людей, озабоченных и заинтересованных в том, чтобы узнать подробности подвига.
Утром я поговорил об этой истории, всплывшей из моего бессознательного, с Никола Валентино, товарищем из Коммунистической боевой формации, с которым я подружился в тюрьме. Я знал, что он выслушает меня, но его слова удивили меня: «У меня такое впечатление, что я сам видел этот сон», - сказал он мне. Он ничуть не удивился. Напротив, у меня возникло ощущение, что моя уверенность успокоила некоторые интуиции, которые он некоторое время культивировал в своем внутреннем саду.