С первого взгляда
Шрифт:
Она позвонила Жилю и попросила, чтобы он ждал ее в час дня. Потом заказала себе чай с тостом и подумала, не позвонить ли опять Заку, но вспомнила, что у него сейчас три утра. Странно, что ей порой так хотелось достучаться до него. Какой бы он ни был, но ведь он ее нынешний спутник жизни, пусть лишь на короткое время. Ночью, когда ей было так плохо, она чуть не позвонила ему, как того требовал простой инстинкт. Но не такие у них были отношения, чтобы она обратилась к нему в беде за утешением. У нее было сильное подозрение, что он бы посмеялся над ней или просто отмахнулся. За те четыре месяца, что они вместе, она имела возможность убедиться, что сострадание ему свойственно в минимальной степени. Когда она говорила, что у нее был трудный день и что она устала, он пропускал ее слова мимо ушей и предлагал куда-нибудь пойти, и она несколько раз соглашалась, чтобы доставить ему
Он провез ее по всем ее любимым местам, но к четырем часам она опять почувствовала, что ей плохо. Она дорожила каждой минутой своего времени в Париже, и ей хотелось побывать еще в пассаже Дидье Людо в Пале-Рояле, порыться в его коллекции винтажной одежды, однако она в конце концов решила отказаться от визита туда и вернуться в отель. У нее не было сил ходить по бутикам. И, вернувшись в «Плаза Атене», она сразу же легла в постель. В семь ее опять начало тошнить, выворачивало наизнанку еще более мучительно, чем ночью. Непонятно, что за вирус она подхватила, но вирус этот был скверный, через два часа ей казалось, что она умирает. Она еще раз доплелась до ванной, а возвращаясь в постель, чуть не потеряла сознание. Начала подкрадываться паника, хоть Тимми и не хотелось признаваться в этом самой себе. Проплакав в постели с полчаса, она стала думать, что, наверное, надо найти врача. Конечно, у нее желудочный грипп, это ясно, но уж очень плохо она себя чувствует. И тут она вспомнила о враче, которого ей рекомендовал кто-то из нью-йоркских друзей, – мало ли что может случиться в Париже. В ее записной книжке сохранился клочок бумаги с телефоном его клиники и с номером мобильного телефона. Она не без колебаний позвонила на его мобильный и оставила сообщение, а потом легла и закрыла глаза. Ей было страшно, что она так сильно заболела. Она ненавидела болеть в поездках, вдали от дома. Опять захотелось позвонить Заку – господи, ну какая же она идиотка! Ну что она ему скажет? Что у нее грипп и что ей ужасно плохо? Джейд и Дэвиду она тоже решила не звонить, зачем их тревожить, поэтому просто лежала в постели и ждала, когда доктор ей отзвонится. Отзвонился он очень скоро, буквально через несколько минут, что ее приятно удивило, и сказал, что приедет к ней в гостиницу к одиннадцати часам.
Как только доктор вошел в гостиницу, ей позвонил швейцар и сказал, что он поднимается к ней. Тимми не рвало уже почти два часа, и она надеялась, что это хороший знак и что она идет на поправку. Как глупо было беспокоить доктора по такому явно незначительному поводу, хоть и очень для нее неприятному, тем более что он вряд ли сможет ей чем-то помочь. Она чувствовала себя очень неуверенно, открывая ему дверь после того, как он постучал, и уж совсем растерялась, увидев высокого красивого мужчину чуть за пятьдесят в безупречно элегантном черном костюме и белой рубашке. Его скорее можно было принять за бизнесмена, чем за врача. Он представился – доктор Жан-Шарль Вернье. Она стала извиняться за то, что испортила ему субботний вечер, но он сказал, что был на ужине совсем рядом и она ничуть его не потревожила. Он будет рад ей помочь, хотя вообще не посещает пациентов в гостиницах. Тимми знала, что он врач-терапевт и пользующийся большим авторитетом профессор медицинского факультета Университета Рене Декарта. Прочитав сообщение Тимми в своем мобильном телефоне, он тотчас оставил общество, с которым ужинал, хотя статус его был несколько выше, чем требовалось для того, чтобы оказать любезность нью-йоркскому приятелю Тимми. Тимми была счастлива, что записала тогда имя доктора и номер его телефона и теперь могла позвонить ему, а не вызывать кого-то совершенно незнакомого, кого бы ей предложили в отеле. Как хорошо, что к ней пришел известный в Париже и всеми уважаемый врач.
Он вошел следом за Тимми в гостиную и увидел, что она идет медленно и неуверенно, а лицо у нее, при том что она рыжая и, значит, от природы белокожая, слишком уж бледное. Заметил, что она вздрогнула, садясь, словно у нее все тело болело, и так оно и было на самом деле. Ей казалось, что все ее мышцы кричат от боли. Ведь ее рвало целые сутки.
Доктор был немногословен. Он измерил температуру, прослушал легкие. Сказал, что жара нет, легкие чистые, и попросил лечь. Когда он убирал свой стетоскоп, она увидела на его левой руке обручальное кольцо и не могла не отметить, что он очень красивый мужчина: глаза серо-синие, волосы все еще русые, хотя на висках серебрится благородная седина. И невольно мелькнула мысль, что на нее сейчас страшно смотреть, хотя ей это совершенно безразлично. Слишком ей сейчас плохо, как она выглядит, так и выглядит. Она легла, он ободряюще улыбнулся ей и стал осторожно прощупывать ее живот, потом нахмурился. Попросил ее подробно описать, что с ней было, снова нажимал живот в разных местах и спрашивал, больно или нет. Особенно чувствительным было место вокруг пупка, и когда он к нему прикоснулся, она вскрикнула от боли.
– Это всего лишь грипп, я уверена, – стала убеждать доктора Тимми, хоть и испугалась. Он улыбнулся. Он очень хорошо говорил по-английски, правда, с французским акцентом, да и по внешнему виду можно было сразу сказать, что он француз, только более высокого роста, чем большинство мужчин во Франции.
– Вы к тому же еще и врач? – спросил он ее не без лукавства. – А не только знаменитый модельер? Я должен желать вам всяческого зла, ведь вы меня разоряете. Моя жена и обе дочери вечно покупают вашу одежду.
Она улыбнулась его словам, а он пододвинул стул к кровати и сел, чтобы поговорить с ней. Он видел, что ей страшно.
– У меня что-то ужасное?
Ночью она в какую-то минуту решила, что у нее, наверное, рак или по крайней мере прободение язвы, но когда ее рвало, крови не было. Она надеялась, что это утешительный знак, но его взгляд ей не понравился. Чутье подсказывало, что ей не понравится и то, что он скажет, и чутье ее не обмануло.
– Я не считаю, что у вас что-то ужасное, – осторожно произнес он. Она в волнении теребила длинную прядь своих рыжих волос и в этой огромной кровати вдруг показалась ему испуганной маленькой девочкой. – Однако я немного обеспокоен. Мне бы хотелось отвезти вас сейчас в клинику и сделать несколько анализов.
– Зачем? – Она глядела на него широко раскрытыми глазами, и он понял, что ее страх перерос в панику. – Что это такое, как вы думаете? – К ней вернулась уверенность, что у нее все-таки рак.
– Я ничего не могу сказать определенного без УЗИ и томограммы, но думаю, что у вас, возможно, приступ аппендицита. – Он был почти уверен в этом, но не хотел ставить официальный диагноз без обследования на приборах. – Я бы хотел отвезти вас в Американский госпиталь в Нейи. Это очень приятное место, – сказал он ободряюще, потому что глаза ее стали наполняться слезами. Он знал, что Американская клиника испугает ее меньше, чем Пти-Сальпетриер, где он также работал. Ему была предоставлена привилегия посещать пациентов и в Американской клинике, но он редко пользовался этой привилегией.
– Но мне нельзя! У меня во вторник показ коллекции, а в понедельник репетиция. Я должна быть там, – пролепетала она вне себя от ужаса и увидела, что он нахмурился.
– Поверьте мне, мадам О’Нилл, что если ваш аппендикс прорвется, вы никак не сможете быть на показе. Понимаю, ваш показ очень важная вещь, но не сделать обследования сейчас было бы верхом безответственности.
Он видел, что состояние ее очень тяжелое.
– А если это аппендикс, меня придется оперировать? – спросила она прерывающимся голосом, и он ответил ей не сразу. Его можно было принять за элегантного гостя на чопорном светском банкете в ресторане отеля, который заглянул к ней в апартаменты, но при всей своей светскости говорил он как опытный серьезный врач, и ее испугали его слова.
– Возможно, – наконец произнес он. – Мы будем знать это более точно после обследования. С вами когда-нибудь такое случалось? Или что-то подобное, в последние несколько дней или недель? – Она покачала головой.
В последнюю ночь в Милане ее слегка подташнивало, но она подумала, что это из-за еды. За ужином она ела белые итальянские трюфели с пастой, сумасшедше дорогое блюдо. Джейд и Дэвид тоже чувствовали потом тяжесть в желудке, и все согласно решили, что в ее недомогании повинны белые трюфели. В Милане ее не рвало, а вот две последние ночи… Наутро после ужина с трюфелями она чувствовала себя прекрасно. Доктору она о том случае не стала рассказывать из страха – вдруг он решит, что она больна уже давно, и станет еще решительнее настаивать на немедленном обследовании.
– Мне кажется, я чувствую себя лучше. Меня уже несколько часов не рвало.
Она упрямилась, как ребенок, и его это совсем не умиляло. На кой черт ему сдались несговорчивые пациенты посреди ночи, он не привык иметь дело с иностранцами-знаменитостями и упертыми американками. Жан-Шарль Вернье привык к тому, что его больные и его студенты выполняют все, что он им велит. Он был известный профессор, и к его мнению относились с неизменным уважением. Он сделал вполне правильное заключение, что она одержима своей работой.