С полемическим задором
Шрифт:
Некоторым читателям известно о моей склонности злить литературных чинуш и разрушать стереотипы. Не потому что зоил и завистник, я критикую подчас авторитетных и уважаемых авторов, а потому, что необходимо восстанавливать справедливость. Даже в политике: вы говорите: «Демократия и предпринимательство», а я только и слышу, вижу и читаю пару-тройку имен с утра до вечера во всех газетах и телевизорах, - какая же в этом справедливость? Ведь божка можно мазать елеем и украшать, а можно на него рассердиться, побить, надавать оплеух – но это все равно будет обожествление и культ личности. Так что поете ли вы осанну, проклинаете ли вы двух-трех человек, вы одинаково заблуждаетесь и несправедливы. Демократия – это широкий ассортимент.
Вот и эта статья написана в защиту литературной демократии.
С утра до вечера мне внушают, особенно с середины 50-х
Господа-товарищи, я против вас сразу выдвину argumentum ad hominem: читая вашего разлюбезного Ф.М.Достоевского во всех собраниях сочинений, начиная с 10-томника 1956 года и кончая знаменитым 30-томником, за которым в годы застоя и дефицита народ ломился в очередях, - словом, перечитав всего Достоевского, я н и р а з у не прослезился. Ребята, он же не умеет писать! Истерика, словоерсы, утомительная тавтология на сотнях и сотнях страниц, публичное раздевание, неряшливость в стилистике, газетчина и публицистичность, сочинительство ради денег – да от одних этих недостатков можно прийти в отчаяние. А главное, он совершенно антиэстетичен, ваш Достоевский, не владеет приемами воздействия на читателей и плохо строит свои романы. (И это притом, что, уверен, написаны десятки статей и книг об эстетике Достоевского). Он элементарно не чувствует прекрасного, не понимает его и даже отворачивается от него. Во всех его творениях один только мужик Марей и прорывается чуть-чуть к народной подоснове и гармонии.
Сказать, почему так раздули этого писателя? Потому же, почему и А.С.Пушкина: он тоже родился в Москве. Он москвич, черт возьми! По тому же столичному зазнайству, по которому сейчас для тысяч читателей не существует иного писателя, кроме Пелевина. Почему Пелевин? Потому что москвич. Я вам назову десятки фамилий современных авторов, которые потому только и славны, что родились в Москве или занимают в ней руководящие должности. А вы не хуже меня знаете, что, если уж ссылаться на авторитет русской литературы за рубежом, то читают и любят там провинциала И.С.Тургенева. Почему? Потому что он эстетичен, умеет написать рассказ, роман по законам жанра и воздействует на читателя картинностью, а не душевными сумерками, как Достоевский.
Почему-то Москве нужно, чтобы безусловный авторитет был москвичом, и столица этого добивается: Пушкин уже безусловен, а вот Гоголь эх, жаль, что хохол. Окуджава с Высоцким уже безусловны, а Башлачев с Цоем эх, жаль, что провинциалы. Нобелевский лауреат Б.Л.Пастернак уже безусловен, а Шолохов с Михаилом Булгаковым эх, жаль, что с югов к нам понаехали. В Москве нет недостатка в литературоведах, москвичам ничего не стоит раздуть москвича или даже использовать талантливого приезжего, как случилось с Венедиктом Ерофеевым. Изменник же города Москвы, вроде этого несчастного Ю. Казакова, вообще не заслуживает снисхождения. Уж если москвичи так любят своих, и так к ним привязаны, и они все у них первостатейные художники, отчего бы не вспомнить, что москвичу А.Вознесенскому первую книжку удалось издать во Владимире: редакторы там оказались поумнее, подемократичнее, без стадных инстинктов и не столь нивелированные массовой пропагандой: издали Вознесенского, и хоть бы хны. Прав Л.Н.Толстой: когда людей в одном месте собрано много, здравого смысла, гармонии и правды искать бесполезно.
Мне обидно за Дмитрия Васильевича Григоровича, который, как известно, тоже учился в инженерном училище и дружил с Достоевским. Мне сейчас не важно, кто у кого перенимал опыт. Очень может быть, что как раз гармоничный, спокойный, барственный и умный Григорович повлиял на Достоевского, потому что, читая «Село Степанчиково» или «Дядюшкин сон», не можешь отделаться от убеждения, что эти произведения хорошо построены, взвешенно, точно и логично написаны, лексические средства в них отобраны, а сами эти повести созданы по канонам жанра: сюжетны, воздействуют, целостно впечатляют, имея завязку, развязку и кульминацию. И я убежден на все сто, что именно спокойный, ясный Дмитрий Васильевич так повлиял на Федора Михайловича, что, после расхристанных «Бедных людей» и «Неточки Незвановой», тот взял себя в руки и написал взвешенно.
Мне обидно за Дмитрия Васильевича, потому что его друга и товарища издают миллионными тиражами и собраниями сочинений, а у Григоровича как уставились печатать этого «Гуттаперчевого мальчика» в народной серии, так и остановиться не могут. Того самого Григоровича, у которого множество совершенно потрясающих романов и повестей, помимо и кроме бесподобного
А что такое, например, роман «Подросток»? Это что, роман? Я не раз слышал от знатоков-литературоведов, что это самый выверенный, взвешенный и продуманный роман Достоевского, что Версилов… что Подросток… ну и т.д. Ребята: отродясь ничего скучнее не читал: одни какие-то невнятные, сумбурные разговоры, действие топчется на месте, этот «связной» герой без толку мечется между персонажами, обсуждая какие-то сплетни и слухи, фигуры картонные, пространство – комнатное, а может, помянуть того же Цоя, «за шкафом». Сразу ясно только одно: что Достоевский, как 99 процентов нынешних авторов, начал писать со случайной фразы и дальше как бог на душу положит и куда кривая вывезет. Деньги нужны, гонорар, а гонорар зависит от листажа, а листаж хорошо наматывается диалогами и разговором. Его не интересовало воздействовать на читателя, он спешил, он успешный автор и предполагал, что обскачет по всем статьям этого бесстрастного и словно бы неживого барича Митю, который, под его влиянием, обучился-таки писать физиологические очерки (да и в них-то одна барственность и брезгливая наблюдательность, одни французы, Бальзак, Сю и Гюго).
Вот насчет французов поляк Федор Михайлович Достоевский совершенно прав: были французы, мама Дмитрия Васильевича была француженкой. Если бы не эта наследственность, изящество, экспансивность и пылкость французская, разве бы Григорович строил так точно, просто, легко и твердо свои романы из простонародного быта? Да он бы, как Федор Михайлович Достоевский, набравшись шляхетской гордыни и благородной и авантюрной дерзости польской, в своих романах говорил бы, заговаривался, назад возвращался, в кабаках перед потрясенными слушателями легенды об великих инквизиторах бы излагал, не заботясь о правдоподобии места, времени и повода. Григорович был бы уже Достоевским, если б имел польскую родословную. (Не исключено, что именно из-за невольного отторжения и подчеркнутого дистанцирования фигуры польских персонажей в романах Достоевского столь карикатурны и антипатичны, хотя и колоритны). Если ты русский писатель, но в твоей родословной есть французы, ты уже не сможешь писать абы как, от фонаря, наобум по-вятски, а ты, как, например, Михаил Кузмин, пишешь ясно, прозрачно, с блеском и изяществом, занимательно, сюжетно, с большим словарным запасом и без всяких таких лизоблюдных «слушаю-с» и «извините-с». (Кузмина, кстати, тоже очень мало издают, а он тоже среди русских декадентов начала ХХ века самый «воздейственный»).
Тут ведь не только противопоставление «психологической» и, условно говоря, «эпической» методы. Тут не только «О вкусах не спорят», не только интроверты и экстраверты, а и прямо диаметральные житейские установки. Тут прямая наша отечественная антитеза «город» и «село». И когда мне упрямо внушают, что горожанин Достоевский гениален, а из простонародного быта литератор Григорович совсем плох, то позвольте мне из личного опыта ответить вам, что вы врете, что эти авторы и на короткое время друзья, как минимум, равны, а по воздействию - так Григорович посильнее будет. Григорович воздействует на душу, облагораживая и возвышая ее, а Достоевский – только на разум, только на глазные рецепторы, только на периферические нервы. Ну, а в моем случае, это и вовсе справедливо: что мне может сказать Достоевский, который не интересовался деревней? Пускай мечется в своих бесперспективных городских тупиках, пускай его наследник, мультикультурный и космополитический горожанин Франц Кафка его благословляет, - а мне-то зачем?