S-T-I-K-S. Дикарь. Дикая охота
Шрифт:
Сколько прошло времени сказать было сложно. Когда действие спека прекратилось окончательно, он провалился в горячечный бред, где видения мешались с реальностью, а общим фоном ко всему происходящему была жуткая боль во всем теле. Особенно больно было в районе спины, ягодиц и ног — там, где тело соприкасалось с сухими и жесткими словно наждак простынями. Ожоги раздирали плоть, проникая внутрь, словно раскаленные рыболовные крючья, которые то и дело кто-то безжалостный с садистским удовольствием вырывал из тела прямо с мясом. Хуже всего приходилось глазам. Хотя, правильнее будет сказать — глазницам, потому что глаз у него больше не было. Или, если точнее, пока что не было. Чьи-то заботливые руки, нашептывая мелодичным девичьим голосом
Время, казалось, остановилось, превратившись в густую древесную смолу. А он, словно доисторическое насекомое, застрял в нем, готовясь стать вековечным украшением кусочка окаменевшего янтаря, которое спустя эпохи неизвестный археолог выкопает из наносных слоев почвы.
Он совершенно утратил представление, сколько минут, часов, недель или месяцев прошло с того момента, как вражеский ПТУР прожег кумулятивной струей направленного взрыва броню БМП, в десантном отсеке которой он находился. Счет времени теперь велся сменой повязок, промокших от гноя и сукровицы, что выделяла его потрескавшаяся и изуродованная плоть. Неизвестная (судя по голосу это была довольно молодая девушка) приходила, осторожно и заботливо выполняла свои сестринские функции, что-то сострадательно говоря ему в процессе медицинских манипуляций, а потом вновь оставляла наедине с его персональным адом, палаческой дыбой, в которую превратилась клетка его изувеченного тела, что словно плетью-семихвосткой терзала болью измученный дух.
Циклы повторялись, сменяя друг друга — часы тяжких страданий перемежающихся с краткими мгновениями облегчения, когда заботливые девичьи руки осторожно поили его терпким травяным настоем, который на некоторое время облегчал боль, загоняя ее куда-то глубоко на подкорку, позволяя хотя бы в эти минуты относительно трезво мыслить, вслушиваясь в мелодичные интонации голоса неизвестной девушки, ставшей его персональной сиделкой. Ему начинало казаться даже что сами эти осторожные прикосновения облегчают боль. В такие мгновения Токсин пытался представить себе, как она выглядит. Судя по голосу, девушка должна была быть очень красивой. По-крайней мере, именно такой она ему и виделась — словно сошедший с небес ангел, что пришел, чтобы избавить его от мучений.
Но следом за этими приятными мыслями приходили мысли иные. Он вспоминал последний дикий крик Ви, что все еще звучал у него в ушах. Токсин так и не понял, как именно он смог спастись, причем, судя по тому, что он успел запомнить и услышать, сделал это он не в одиночку, а прихватив с собой бесчувственное тело трейсера, спасенного Дикарем из подземелий атомитов. И больше всего его совесть мучила мысль о том, что, если бы он не отвлекся на раненного именно в тот момент, когда противник выстрелил по их «коробочке» управляемой ракетой, Ви могла бы выжить — ведь они почти все время поездки находились на расстоянии вытянутой руки. Но роковая случайность или неведомая высшая сила разъединила их на краткий миг — и тут же пришла смерть. И это давило на Токсина покруче многотонной могильной плиты.
О дальнейшей судьбе Топора СОБРовец ничего не знал — ухаживавшая за ним медсестра о нем не распространялась, а спросить самостоятельно он не мог. Его почти полностью «мумифицировали», замотав в бинты и повязки почти целиком, так что, говорить у него не было никакой возможности. Даже тем самым травяным настоем его поили через трубочку, осторожно, почти по миллиграммам, дабы он не поперхнулся.
Если бы кто-то спросил, сколько длилось его заточение в лубках, он бы вряд ли смог ответить. Время тянулось бесконечно, и все, чем Токсин мог занять его, в те моменты, когда боль немного отступала и у него появлялась возможность связно мыслить, это погружение в воспоминания. Начиная с момента, когда их квад, починяясь приказам «поплывшего» под действием паразита Улья начальства, попытался атаковать диковинно и необычно выглядевшую БМП Дикаря на его, Токсина родном и только-только перезагрузившемся кластере, и до мгновения, когда эта БМП была уничтожена вражеской управляемой ракетой. Те несколько дней, что он провел рядом с отмороженными и лихими стронгами, которые порой откалывали такие номера, что даже у него — у «крапового берета», что прошел жесточайший отбор, волосы вставали дыбом. И каждый из этих дней был нашпигован калейдоскопом разнообразных экстремальных событий, зачастую связанных со смертельным риском.
Токсин никогда не был адреналиновым наркоманом, его профессия предполагает наличие холодной головы на плечах и способности четко и последовательно контролировать собственные эмоции. Но как видно, нимфа не соврала, когда сказала, что Стикс серьезно перестраивает тела иммунных, а перестройка эта связана с мощными гормональными сдвигами. Иначе объяснить ту эйфорию и резкие скачки настроения, через которые Токсину приходилось проходить каждый божий день после знакомства с командой Дикаря, просто невозможно.
Он подсел на эти «американские горки», как наркоман подсаживается на экстази после одного-двух приемов. СОБРовец четко осознал, чего именно ему не хватало в его прошлой жизни. Даже во время нескольких своих командировок в далекие засушливые страны, где хорошим парням приходилось воевать с плохими, над головой свистели пули и снаряды, а погибнуть можно было в любой момент, не дарили ему таких адреналиновых встрясок. Каждый день в Улье — это бег по лезвию ножа, и он со страхом и удивлением понял, что ему нравится такой образ жизни. Да, рано или поздно этот бег оборвется, но до того, как это произойдет, он всеми без исключения клеточками своего тела жаждал насладиться каждым моментом отведенного ему Стиксом срока.
Тем горше и тяжелее ему давалось нынешнее жалкое и убогое существование. Токсин и представить не мог какой каторгой окажется ранение, сделавшее его неподвижным, совмещенное со слепотой. Он двадцать четыре на семь пребывал в кромешной темноте и это само по себе было сущей пыткой. На этом фоне даже физическая боль от обожженного и изувеченного тела частично меркла. Все, на что ему оставалось уповать — это то, что слова Авроры насчет того, что Улей лечит любые раны и повреждения, и его слепота и впрямь окажется временной. И радоваться, что барабанные перепонки, защищенные активными наушниками шлема, пострадали лишь частично, сохранив ему слух.
Много вопросов образовалось вокруг его удивительного спасения. Ощущения, которые в тот краткий миг привелось испытать ему, уже к тому моменту окончательно ослепшему, были очень странными, ни на что не похожими. И, судя по всему, это прорезалась способность, которой одарил Токсина Улей. Если смотреть даже просто по последствиям — он каким-то образом смог выскользнуть из огненной ловушки «коробочки», которая за секунду превратилась в высокотемпературный одноразовый крематорий. Ощущения при этом были такие, словно его протащили сквозь игольное ушко. Но так и этого мало — он смог прихватить с собой еще и Топора. Что и как ему удалось сделать, пока не представлялось возможным понять, но то, что это практически наверняка что-то полезное уже не вызывало вопросов. Не зря Аврора ежедневно пичкала новичков раствором из рад-гороха, это определенно возымело эффект. Как минимум — в конкретно его случае.
Разбираться с открывшимся даром он будет потом, сейчас Токсин лишь зафиксировал факт появления новых возможностей в своем арсенале. Как профессиональный солдат он каждую возможность рассматривал с точки зрения расширения собственного арсенала, где даже его тело и разум выступали оружием. Причем, при должной тренировке, оружием безотказным, которое невозможно потерять и у которого никогда не закончится БК.
Сейчас это оружие, в силу ранения, было частично неисправным и требовалось время на восстановление. Но разум все еще был функционален, хоть и урывками. Потому, в те моменты, когда он пребывал во вменяемом состоянии, Токсин продолжал нагружать свой мозг, со скрипом шевеля тяжелыми мыслями. Медленный, словно вялая, изнуренная зноем река, поток мыслей прервало приближение уже отлично узнаваемого цокота каблучков по кафельному полу туфелек его личного ангела-хранителя.