Саблями крещенные
Шрифт:
— Главное, что мы проскочили лес, — беззаботно ответил Шевалье. — Тем более что в деревне находится полуэскадрон, а значит…
Не договорив, он запнулся на полуслове и привстал в стременах.
— Пьёнтек, ну-ка посмотри, кто это…
— Чего ж тут смотреть? — тоже чуть-чуть привстал на передке поляк. — Женщина. Идет себе… А разглядеть, что за женщина… Так ведь как ее разглядишь, когда в лицо-то мы все равно… Эй, господин майор, да это ж, по-моему, та, ну, которая… Ну, что на пепелище сидела…
Однако Шевалье уже не слышал его. Пришпорив коня, он обогнал карету и помчался к склону возвышенности, на котором появилась, пока еще слишком невыразительная для его зрения, одинокая фигура женщины.
По мере того как они сближались, странствующий летописец начинал различать: распущенные волосы, изорванное платье, босая…
— Христина, ты?! — на ходу соскочил он с коня, но неудачно, не удержался и упал чуть ли не к ногам Подольской Фурии, словно припадал к стопам Девы Марии.
Христина остановилась и молчаливо наблюдала, как он медленно, не сводя с нее глаз, поднимается.
Дотронувшись пальцами до его запыленной щеки, провела кончиками по губам, подбородку, как если бы успокаивала или хотела убедиться, что ей не показалось, что в самом деле видит перед собой того странного офицера, которого должна была погубить, но почему-то не погубила.
— Ты к-ку-да шла? — Шевалье не заметил, что спросил женщину по-французски. Тем не менее Христина поняла его; ссутулившись, сжавшись так, словно стремилась спрятаться у него на груди, прислонилась к майору.
— К тебе.
— То есть, как это ко мне? — взял ее за плечи. Пьеру нужно было видеть глаза этой женщины. Словно за всю бессонную ночь не нагляделся на них.
— Мне сказали, что ты уехал по этой дороге. — Она смотрела на него взглядом Божьей Матери, пришедшей на землю, чтобы вобрать в себя всю печаль, накопившуюся в глазах женщин этой страждущей земли.
— Но куда ты шла? Куда?! — не понимал ее Шевалье. — Ты знала, что я нахожусь в Бершади?
Христина отчаянно помотала головой.
— Не знала. Я ничего не знала. Просто шла, чтобы увидеть тебя.
— Но ведь ты могла и не встретить меня, не найти. Сегодня полк уходит дальше, на север, к границам Польши, к Брацлаву.
— Я не ведала этого.
— Шевалье пытался увидеть слезы на ее глазах, однако слез не было. Кто знает, возможно, эта женщина не только не знала, куда она идет, но и что такое слезы.
— Тогда скажи, зачем хотела видеть меня?
Пьёнтек остановил карету в нескольких шагах от них и попросил конных драгунов изловить пасшегося неподалеку коня майора.
— Хотела видеть…
— Чтобы остаться со мной, да?
— Все, кто ласкал меня там, в постели, погибли. А ты — нет. Теперь постель сгорела. И дом сгорел. И Орест, который убивал всех поляков, потому что ненавидел их. Все сгорели, а я ушла искать тебя.
— Но ведь я тоже ехал в деревню… чтобы искать тебя. — Он обхватил ее лицо руками и, не стесняясь драгунов, подведших ему коня, долго, невинно, по-детски целовал ее в щеки, губы, глаза…
— Я ласкал тебя, а ты меня почему-то не погубила. Любая другая женщина конечно же погубила бы. Кто бы мог напророчествовать, что моя последняя любовь окажется именно такой?
46
Сон ее был растерзан звоном мечей, яростными криками и стонами раненых воинов. Уже проснувшись, графиня де Ляфер еще несколько минут лежала с закрытыми глазами и, прислушиваясь к звукам схватки, подсознательно верила, что это она все еще досматривает навеянный мрачными стенами замка кошмарный сон.
— Вставайте, графиня! Измена. Нас предали! — появился на пороге ее комнатки татарин Кагир. Предчувствуя неладное, вечером, после пира, Диана спрятала его в соседней комнатке, отведенной ей под будуар, как прячут тайного любовника. — Одевайтесь, схватка идет уже почти у двери.
— Я бы очень удивилась, если бы здесь обошлось без предательства, — мгновенно подхватилась графиня. Она спала не раздеваясь, предусмотрительно сменив перед сном вечернее платье на брючный костюм наездницы. — Это еще ночь? — мельком взглянула на небольшое, похожее на бойницу, окно.
— Вот-вот начнет светать.
— Все самые подлые убийства происходят ночью, Кагир. Так уж издревле повелось в этом мире.
Однако татарин уже не слушал ее. Метнувшись в соседнюю комнату, он приоткрыл дверь и, выстрелив в кого-то из нападающих, выскользнул из покоев графини. Его место у двери — такой же грубо сработанной, окованной железом, как и остальные двери в этом замке, где все было рассчитано на длительную осаду и схватки за каждую башню, каждую комнатку — тотчас же заняла Диана.
Придвинув к ней небольшой комод, трюмо и кресло, она присела за эту непрочную баррикаду, приготовив лук с десятью стрелами в колчане, два пистолета и короткую легкую шпагу. Когда дверь приоткрылась, она едва не выстрелила из пистолета в Кагира, которого в сумерках узнала только по голосу.
— Кто с тобой? — спросила она, видя, что вместе с татарином в комнату входит еще кто-то из воинов.
— Маркиз де Норвель.
— На переговоры?
— Какие, к черту, переговоры?! — возмущенно проговорил маркиз. — Только что я чуть было не погиб!
— Так вы не против нас?!
— Против нас люди графа де Моле. Эти подлые убийцы.
Кагир все еще не взял дверь на засов. Наоборот, приоткрыл ее и несколько раз позвал де Лумеля. Однако ответом была пуля, расщепившая дверную доску почти у его лица…
Еще через мгновение в комнату буквально ворвался вооруженный слуга маркиза.
— Один из ваших рыцарей, графиня, погиб! — крикнул он, сразу же налегая на дверь и хватаясь руками за засовы. — Кажется, я последний, кто сдерживал этих злодеев.