Сад радостей земных
Шрифт:
— Это вы про меня? — прошептала она.
— Ох, все вы одинаковы… голытьба несчастная, — горькими, недобрыми губами вымолвила учительница. И торопливо прошла мимо Клары в дом. Шла и громко топала.
— Голытьба, — повторила девочка с косами вокруг головы.
— Голытьба, — подхватил и Нед и с дурацкой ухмылкой поглядел на Клару.
— А ты заткнись! Сам такой же! — огрызнулась Клара.
Она его ненавидела, ведь они — вместе, и с этим ничего не поделаешь. Другие ребята смеются над ними и не разбирают, им все едино, что Клара, что Нед, что Роза или еще два десятка поселковых постарше, которые пришли в школу в первый день и уж больше не показывались.
В классе учительница зазвонила в колокольчик. Он был ржавый, разболтанный, учительница
Ребята побежали в класс. У Клары заболела голова. Она села за парту, взяла книжку и опять поглядела на белый дом и на человека, который назывался «отец», но вовсе не походил на ее отца и на всех отцов, которых она видела до сих пор… она все смотрела на картинку, силясь что-то понять, пока учительница не велела ей отложить книжку и взяться за письмо. Чистописание. Клара как-то отяжелела, ей было жарко и грустно и уже представлялось, как уроки кончатся и надо будет бежать со всех ног, чтоб не закидали камнями и комьями грязи. Им с Недом обоим придется бежать напрямик полями, по грязи, а мальчишки за спиной будут насмехаться… «Голытьба!» Они — голытьба, это всем известно, и это означает, что люди кидают в тебя камнями; рано или поздно в тебя попадут.
5
Штат Нью-Джерси, время сбора помидоров. Сборщиков довез сюда дряхлый, расхлябанный школьный автобус. Карлтон сидит рядом с Нэнси, а через проход — Клара и Родуэл; малыша, Рузвельта, Клара держит на руках. В автобусе шумно, все что-то жуют, курят; Карлтон время от времени достает из холщовой сумки на полу бутылку, и они с Нэнси потягивают прямо из горлышка.
— Первый раз заезжаю так далеко на север, — говорит Нэнси.
— А я уже тут бывал, — отзывается Карлтон.
Иногда он и сам удивлялся, какой вялый и скучный у него стал голос. Когда Нэнси разыгрывала молоденькую девчонку и делала большие глаза, ему хотелось сгрести ее за шиворот и встряхнуть. Она притворялась, а он терпеть не мог, когда притворяются.
— Где ты только не был, весь свет объездил, — говорит она. — Я таких людей больше не встречала.
На скамейке напротив Клара удерживает Родуэла и Рузвельта подальше друг от друга. Должно быть, Родуэл дразнит малыша.
— Она просто душенька, — всегда говорит Нэнси о Кларе. — Еще маленькая, а такая славная, я таких девочек больше не встречала. (Клара славная, потому что стряпает ужин, если Нэнси неохота этим заниматься: она умеет приготовить макароны с сыром, сосиски, рис. Она может подмести в комнате — всюду, куда бы ни приехали, они всей семьей размещаются в одной-единственной комнате, — и если она недолюбливает Нэнси, то, во всяком случае, не подает виду.) Она справляется молодцом, без матери и все такое, — неопределенно заключает Нэнси.
— Мать ее много чему выучила, — отвечает обычно Карлтон.
Неподвижным взглядом он смотрит в окно. Стекло мутное, а в том месте, где он раньше прислонялся головой, осталось жирное пятно. За окном ничего нет — просто поля. Да он и не глядит ни на что в отдельности, а его воображение населяет пустынную равнину бегущими и прыгающими видениями: лошадьми, какие, помнится, когда-то были дома, в его родных краях, и длинношерстыми красавцами колли, и призраком его самого — мальчишки, легко и стремительно бегущего вровень с автобусом. От Нэнси как-то по-особенному пахнет — тяжеловатый душный и сладкий запах этот приятен, а вот слушать ее неугомонную болтовню неприятно. С ней хорошо в компании, особенно когда все уже подвыпили: она умеет развеселить и нравится всем мужчинам. Но когда они остаются вдвоем и она восторженно ахает и охает по всякому поводу и тягуче, притворно восхищается Кларой, это порядком надоедает.
Карлтону представилась лошадь: скачет галопом бок о бок с автобусом, ни на волос не отставая, но вовсе его не замечает. Он ощущал, как сжимаются и напрягаются мышцы коня, как мягко поддается под копытами земля… Неприятно слушать Нэнси, оттого что за ее неумолчной болтовней подчас слышится Перл, какою она была много лет
— Этого не следовало допускать, — говорил доктор. — Вы что, не соображаете? Неужели все вы тут никогда не…
Карлтона мало занимало то смутное, расплывчатое, чему следовало или не следовало быть; ему хватало забот с тем, что есть на самом деле. И он пытался понять, что происходит. Перл умерла из-за какого-то там кровотечения, и младенец тоже умер. Запомнилось — повсюду кровь и мухи… Клара и остальные дети сидели в лачуге артельного старшого, у того было две комнаты. Все это запомнилось, неясно было только, отчего же она умерла, «просто уж так вышло», говорили в поселке.
Нэнси было около восемнадцати. Карлтон был знаком с ее отцом, и ей хотелось уехать из Флориды, вот она и сбежала с Карлтоном и его детьми. Темные волосы она стригла очень коротко, и они торчали во все стороны, открывая кончики мягких ушей; она была хохотушка — смеялась и весело жмурилась, ей все казалось забавным, и все вокруг поневоле смеялись вместе с ней. Так всегда в автобусах и в поселках, думал Карлтон: люди смешливы. И все они — неплохой народ. Вот и сейчас в автобусе смеются. Позади него сидит семья из Техаса — Берт, как бишь его дальше, и его жена, оба дочерна загорелые, круглолицые, а через проход — две их девчонки, Роза и Сильвия Энн, и за ними еще двое мальчишек. Неприятно, когда так много ребят, но Берт и его жена Карлтону по душе, эти никогда не унывают. Роза — лучшая Кларина подружка, но уж чересчур востроглазая, ничего от нее не укроется. Все они любят посмеяться. Карлтон не против, пускай смеются, но сам он не такой, как они, и понимает, что не такой: он лучше этих людей, ведь их родители тоже были сезонники, перекати-поле, а у его родных своя земля, они фермеры, и он уже скоро туда вернется. Вся беда в том, что в тысяча девятьсот тридцать третьем уж очень всем туго пришлось.
— Мне-то Нью-Джерси нравится, — говорит Нэнси, она обращается к Берту и его жене: — Мы уже въехали в Нью-Джерси. Вы, верно, тоже раньше тут бывали?
— Я-то везде побывал, — говорит Берт.
Они засмеялись — то ли этим словам, то ли какой-то его потешной гримасе. Берт всегда всех смешил, особенно женщин. Карлтон смотрел в окно на стремительные видения, они скакали, прыгали, вертелись — неправдоподобно, отчаянно свободные… а вот и он сам, вольный, свободный, он скользит, не касаясь земли, и легко обгоняет эту старую колымагу. Вот он, молодой Карлтон, мчится, широко размахивая руками… Та пара из Техаса заговорила о чем-то, что случилось давным-давно у них на родине, о каком-то урагане, и Карлтон попытался отключиться, не слушать, ведь он уже слышал эту историю, наверно, раз пять. Он сосредоточился на своих бегущих видениях, но голос Берта назойливо врывался в его мысли.
Берту лет сорок, он худощавый, серьезный, мягкие черты лица, сквозь редкие волосы просвечивает лысина. Но при всей своей серьезности и мягкости он то и дело расплывается в добродушной, насмешливой улыбке до ушей, никак не перестанет ухмыляться. А какое лицо у его жены, Карлтон вспомнить не может. Женщина как женщина, и все тут.
— И он правда был без головы? — вскрикивает Нэнси.
— Это был черномазый. Мы все своими глазами видели, — говорит Берт.
— Обманываешь! — хихикает Нэнси.