Сад радостей земных
Шрифт:
— Ничего не обманываю, лапочка. С чего это я стану тебя обманывать?
— Я видала кой-что похуже, — вмешивается жена Берта. — Может, ты и мне не поверишь? В Гэлвистоне — вот там была буря так буря.
— А что это — Гэлвистон? — спрашивает Нэнси.
— Да уж, мы чего-чего не повидали, — в упоении продолжает та. Голос ее становится тягучим, она роется в обломках прошлого, заглядывает в сумрачные руины полузабытых жилищ. — Один раз прямо с неба спустилась воронка…
Карлтон заерзал на сиденье. Чем пристальней он всматривался в свои видения, тем они становились расплывчатей, будто боялись — вдруг с неба спустится воронка и всосет их. Это было как сон: если хочешь его удержать, он рассеивается. Протяжный добродушный говор четы из Техаса отдавался в висках,
Карлтон всегда держался прямо, не забывал, что у него крепкие, мускулистые руки и ноги, широкие плечи, но не так-то легко все время расправлять плечи и не сутулиться, если привык с утра до ночи гнуть спину. Вот и лицо тоже — он следил, чтоб лицо у него было похоже на лица тех, других. Тех, кто не живет в поселках сезонников. В поселках люди ухмыляются, они не следят за своим лицом, все мышцы у них обмякшие, рты полураскрытые — так легче в жару; а в городе Карлтону приходится напрягать каждый мускул, здесь он весь подтянутый, весь начеку, будто готов хоть сейчас в драку. Конечно же, это бы наверняка подействовало, не выдайся такой тяжелый год. А еще через год-другой все уладится.
Автобус свернул с шоссе на проселок. Все изнывали от жары и проголодались; плакали младенцы. Карлтон ощущал в желудке давящий твердый ком — наверно, от голода… и он опять приложился к бутылке. Глоток виски ожег до боли, потом боль прошла.
— У него волосы уж до того светлые, прямо как у актера в кино, — гордо заявила Нэнси и погладила Карлтона по плечу.
Она все разговаривала с двоими из Техаса — те, наверно, глядят на него и удивляются, чего это он не обернется, не потолкует с ними по-приятельски… Ну и пускай удивляются, пускай идут ко всем чертям. Он их ненавидит, ненавидит всех, кто есть в этом автобусе, кроме только Нэнси и Клары и своих ребятишек, и пускай все они хоть сейчас перемрут, ему плевать, ведь они просто голытьба, отребье… Ему представилось: авария, автобус горит, и все гибнут в пламени, только его семья остается цела и невредима. Такие мысли будоражили, внутри поднималась веселая дрожь. Представлялось: он выскакивает из обломков горящей машины, одним прыжком — раз! На руках у него ребятишки, Клара, Родуэл, Рузвельт… И тогда можно просто пойти своей дорогой и поселиться где-нибудь еще. И это будет свобода.
Поселок был у самой дороги, но его заслонял чахлый плодовый сад. Когда они вылезли из школьного автобуса, всех шатало, земля качалась под ногами. Карлтон тревожно огляделся — каково здесь? Нэнси помогла Рузвельту сойти.
— Такой большой, а наделал в штаны, — выговаривала она. — Надо его получше приучать, миленькая. Ведь ты ему сестра.
— Я думала, он уже понимает, — сказала Клара.
Перед ними был пустырь, заваленный всяким хламом.
По самой середине чернело кострище и валялись закопченные обломки всякой дряни, которую огонь не берет. А по обе стороны стояли халупы, недавно побеленные известкой. Дальше виднелось поле — помидоры, что ли. Карлтон козырьком приставил ко лбу ладонь, вгляделся — там, как вода, мерцали и зыбились волны зноя.
— Славно они побелили дома, это они славно сделали, — сказала Нэнси. Она тащила узел: в стеганое одеяло завязаны ее платье и еще кое-какие пожитки. —
— Вроде неплохо, — сказал Карлтон.
Их развели по домам. Карлтон ни разу не взглянул на вербовщика — тот со всеми говорил одинаково, драл глотку, не разбирая, Карлтон перед ним или какой-нибудь паршивый глухой старикан, который еле ноги волочит, и еще задирал перед Карлтоном нос. Этот вербовщик сам вел автобус, старался выколотить лишнюю деньгу.
— Тут нам будет чудненько. Правда, чудненько? — сказала Нэнси.
— Нам тут и одежу оставили. — Клара подбирала с полу какое-то тряпье.
В первый день на новом месте всегда все радовались.
Карлтон подбоченился, оглядел лачугу. Комната и здесь одна, но побольше предыдущей. В углах паутина, дохлые мухи, на полу мусор, но об этом позаботятся Клара с Нэнси. Карлтон молча предоставил им разбираться с вещами. Попробовал лампочку — горит. Хорошо. Включил электрическую плитку — тоже работает. Коленом попробовал, мягкие ли матрасы — один, другой, — ничего, жить можно. Потом спрыгнул с высокого порога и, все еще подбочась, остановился перед своим новым домом.
Все лачуги были перенумерованы. Им досталось , Карлтон посмотрел с омерзением — надо же! Придется жить в конуре с шестеркой, намалеванной задом наперед, могут подумать, будто это у него самого не хватило ума написать правильно. Повсюду уже играла ребятня. Лачуги стояли не прямо на земле, а опирались на цементные плиты, и некоторые подпорки казались не слишком устойчивыми. Карлтон медленно шел вдоль ряда, руки в боки, будто он тут всему хозяин. За домишками в просветах виднелись старые картонные коробки и лохани. Некоторые опрокинулись, а те, что стояли как надо, наполняла дождевая вода. Если подойти и заглянуть в лохани, увидишь — в них, кокетливо извиваясь, плавают длинные тонкие черви. Перед некоторыми лачугами стояли большие упаковочные корзины, доверху набитые мусором. И в них уже копались ребятишки.
— Рузвельт, не смей рыться в этой дряни! — сказал Карлтон.
И дал сыну оплеуху. У Рузвельта голова огурцом, светло-каштановые волосы такие редкие, что порой он кажется старичком. И какие-то твердые кругляшки на голове, жесткие корки — кто его знает, с чего они пошли, и двух зубов недочет — выбиты в драке с мальчишками. Он шарахнулся от Карлтона и бросился бежать.
— Не лазь по чужим помойкам, черт подери, — сказал Карлтон.
Другие ребята выжидали, пока он пройдет мимо. Они его побаивались.
Остальные мужчины тоже вышли из домов и ждали. Все свое время они тратили либо на работу, либо на выпивку; а когда делать было нечего, не знали, куда девать руки, и им было не по себе. Двое присели на корточки в тени тощего деревца и вытащили колоду карт.
— Сыграем, Уолпол? — предложил один.
— У вас нет денег, — хмуро ответил Карлтон.
— А у тебя?
— Я за так не играю. У вас нет денег, охота мне даром время терять.
— Может, у тебя денег куры не клюют?
На пороге одной из лачуг, потягиваясь, встал техасец Берт. Он был без рубахи, грудь впалая, иссиня-бледная, а лицо довольное, словно он возвратился в родной дом.
— Давай сыграем, Уолпол, — сказал он.
Карлтон презрительно отмахнулся. У него отложено немного денег, и, пожалуй, если сыграть, можно бы их удвоить, но он стал презирать этих людей, их запах, желтые зубы, вечно одни и те же разговоры. Жалкое отребье.
— Неохота, — сказал он.
И прошел мимо. Он слышал, как они сдавали карты.
— Нам приступать только утром, — сказал кто-то.
Карлтон не оглянулся. Его привлекало другое, он опять и опять окидывал взглядом ряды побеленных лачуг, будто высматривал что-то знакомое. Будто искал какой-то знак, добрую примету. Стайка воробьев и черных дроздов что-то клевала на земле; Карлтон не хотел смотреть — и все-таки увидал: какая-то падаль, может быть дохлый котенок. Карлтона зло взяло — неужто фермер, на чьей земле стоит поселок, не мог закопать эту гадость. Всюду грязь, мерзость. Весь этот поселок надо бы сжечь дотла… всюду раскидан прошлогодний мусор, прошлогодние отбросы. Карлтон с отвращением сплюнул.