Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Она переоделась, чтобы казалось, точно она дома уже довольно давно, и побежала наверх, в галерею.
Сомс все еще упрямо стоял перед холстом Альфреда Стивенса - самой любимой своей картиной. Он не обернулся, когда открылась дверь, но Флер поняла, что он слышал и что он обижен. Она тихо подошла к нему сзади, обняла его за шею и, перегнув голову через его плечо, прижалась щекой к его щеке. Такое вступление всегда приводило к успеху, но на этот раз не привело, и Флер приготовилась к худшему.
– Явилась наконец, - сказал он каменным голосом.
– Это все, что дочка услышит от злого отца?
– тихонько сказала Флер. И потерлась щекой о его щеку.
Сомс попробовал покачать головой.
– Зачем ты заставляла меня так тревожиться, откладывая приезд со дня на день?
– Дорогой мой, ведь это было совсем невинно.
– Невинно! Много ты знаешь, что невинно, а что нет, Флер уронила руки.
– Хорошо, дорогой; в таком случае ты, может быть, объяснишь мне все, как есть. Откровенно и начистоту.
Она отошла и села на подоконник.
Ее отец отвернулся от картины и пристально смотрел на носки своих ботинок. Он весь как будто посерел. "У папы изящные маленькие ноги", - подумала Флер, уловив брошенный на нее украдкой взгляд.
– Ты единственное мое утешение, - сказал вдруг Сомс, - и ты так себя ведешь.
У Флер забилось сердце.
– Как, дорогой?
Опять Сомс бросил на нее беглый взгляд, в котором сквозила, однако, нежность.
– Ты понимаешь, о чем я говорю, - сказал он.
– Я не хочу иметь ничего общего с той ветвью нашей семьи.
– Да, милый, но я не понимаю, почему я тоже не должна.
Сомс повернулся на каблуках.
– Я не вдаюсь в объяснение причин; ты должна мне верить, Флер.
Тон, которым были сказаны эти слова, произвел на Флер впечатление, но она думала о Джоне и молчала, постукивая каблуком по дубовой обшивке стены. Невольно она приняла модную позу: ноги перекручены, подбородок покоится на согнутой кисти одной руки, другая рука, придавив грудь, поддерживает локоть; в ее теле не оставалось ни одной линии, которая не была бы вывернута, и все-таки оно сохраняло какую-то своеобразную грацию.
– Мои пожелания были тебе известны, - продолжал Сомс, - и тем не менее ты пробыла там лишних четыре дня.
И этот мальчик, как я понимаю, провожал тебя сегодня.
Флер не сводила глаз с его лица.
– Я тебя ни о чем не спрашиваю, - сказал Сомс, - не допытываюсь о твоих делах.
Флер встала и склонилась в окно, подперев руками подбородок. Солнце закатилось за деревья, голуби сидели, притихшие, по карнизу голубятни; высоко взлетал стук бильярдных шаров, и слабые лучи света падали на траву из нижнего окна: Джек Кардиган зажег электричество.
– Тебя успокоит, - вдруг сказала Флер, - если я дам тебе обещание не видеться с ним - ну, скажем, ближайшие шесть недель?
Она не была подготовлена к странной дрожи в его пустом и ровном голосе.
– Шесть недель? Шесть лет, шестьдесят лет! Не обольщайся. Флер, не обольщайся напрасно.
Флер обернулась в тревоге.
– Папа, что же это такое?
Сомс подошел к ней так близко, что ему стало видно ее лицо.
– Скажи, - проговорил он, - ведь это каприз, ведь ты не так глупа, чтобы питать к нему какие-нибудь чувства? Это было бы чересчур!
Он рассмеялся.
Флер, никогда не слышавшая у него такого смеха, подумала: "Значит, причина серьезная. О, что же это такое?" И, мягко взяв его под руку, она бросила:
– Да, конечно, каприз. Только я люблю свои капризы и не люблю твоих, дорогой.
– Моих!
– горько сказал Сомс и отвернулся.
Свет за окном холодел и стелил по реке как мел белесые отблески. Деревья утратили все веселье окраски. Флер ощутила вдруг голодную тоску по лицу Джона, по его рукам, по его губам: снова чувствовать его губы на своих губах! Крепко прижав руки к груди, она выдавила из горла легкий смешок.
– О-ля-ля! Маленькая неприятность, как сказал бы Профон. Папа, не люблю я этого человека.
Она увидела, как он остановился и вынул что-то из внутреннего кармана.
– Не любишь? Почему?
– Престо так: каприз!
– Нет, - сказал Сомс, - не каприз!
– он разорвал пополам то, что держал в руке.
– Ты права. Я тоже его не люблю!
– Смотри!
– тихо проговорила Флер.
– Вот он идет! Ненавижу его ботинки: они у него бесшумные.
В сумеречном свете двигалась фигура Проспера Профона. Он засунул руки в карманы и тихонько насвистывал в бородку; затем остановился и взглянул на небо, словно говоря: "Я невысокого мнения об этой маленькой луне".
Флер отошла от окна.
– Он похож на жирного кота, правда?
– прошептала она.
Громче донесся снизу резкий стук бильярдных шаров, как будто Джек Кардиган перекрыл и кота, и луну, и капризы, и все трагедии своим победным кличем: "От красного в лузу!"
Мсье Профон снова зашагал, напевая в бородку дразнящий мотив. Откуда это? Ах да - из "Риголетто": "Donna е mobile" [19], Что еще мог он петь? Флер стиснула локоть отца.
– Рыщет!
– шепнула она, когда мсье Профон скрылся за углом дома.
Унылый час, отделяющий день от ночи, миновал. Вечер настал - тихий, медлительный и теплый; запах боярышника и сирени ластился к чистому воздуху над рекой. Распелся внезапно дрозд. Джон уже в Лондоне; он идет по Хайдпарку, по мосту через Серпантайн, и думает о ней! Легкий шелест за спиною заставил ее обернуться: отец опять рвал в руках бумагу. Флер заметила, что то был чек.
– Не продам я ему моего Гогэна, - сказал он.
– Не понимаю, что в нем находят твоя тетка и Имоджин.
– Или мама.