Сага о халруджи. Компиляция. Книги 1-8
Шрифт:
***
Веревка на шее ощущалась странно. Еще более странным было то, что Дэйра могла стоять на двух ногах и даже дышать без особой боли в груди, а значит, ребра тоже сломаны не были. В боках щемило, сбитые локти и коленки горели огнем, тянуло предплечье и почему-то болело горло, но в целом, она легко отделалась. Наверное, ирония ее судьбы заключалась в том, чтобы быть повешенной в сравнительно хорошем самочувствии.
Семерым донзарам, которые стояли рядом, повезло не так сильно. У одной из женщин был открытый перелом ноги, она пыталась стоять на одной, но удерживать равновесие со связанными сзади руками и кровоточащей раной
Дэйра хотела попросить у нее прощение за то, что не сдержала слово, но потом вспомнила, что у нее во рту кляп – грязная тряпка, которой волочивший ее всадник отер коня, и решила, что сделает это там – в другом мире. Сначала ей нужно достойно умереть. Как это сделать, когда ее собирались вешать, она не знала.
Из всех, кто выжил после поездки в сетях по ночному лесу, Дэйра выглядела самой непотрепанной, наверное, поэтому палач, дородный заспанный мужик в драной шубе с черным колпаком на голове, выбрал ее первой. К тому времени Дэйра ничем не отличалась от других донзаров – такая же поцарапанная, вымазанная в крови и грязи и облепленная сверху листьями, хвоей и другим лесным сором.
Когда ее вынули из сетки, первым чувством была надежда. Это было плохое чувство, подпитанное малодушием и трусостью. В Эйдерледже каждый барон знал своих донзаров в лицо, и Дэйра решила, что, по крайней мере, ее спросят: кто такая. А там уже все зависело от вабарского терпения и ее красноречия. Но когда она встала на ноги и попыталась заговорить, человек, тащивший ее через лес в сетке, молча и не разбираясь, ударил ее в лицо кулаком. Она не потеряла сознание, но способность видеть левым глазом исчезла. К тому времени когда ей на шею надели петлю, глаз заплыл, и теперь даже Марго с трудом различила бы в ней Дэйру Зорт.
Если с синяком на глазу Дэйра согласилась – нечего было отворачиваться от тех, кого подвела, то вот с виселицей смириться не смогла. Надо было выбирать ледяную реку.
Казнь через повешение считалась в Сангассии позорной, особенно для вабаров. Обычно знатным сангасситам рубили головы, потому что чернь, присутствующая на казнях, не должна была видеть предсмертной агонии благородного тела. К тому же, отсечение головы обычно происходило быстро и без мучений.
Дэйра много раз видела, как вешали донзаров, когда ей приходилось заменять отца и мать во время казней в Эйдерледже. Но даже в кошмарах она не могла представить, что когда-нибудь окажется на виселице сама.
– Будет больно, – прошептала бабуля, которая была последним человеком, какого Дэйра хотела бы слышать перед смертью. На герцогиню она затаила обиду – за то, что не предупредила, не удержала и не вмешалась в ее позорное падение. «Кто не падает, тот не поднимается», – любила философствовать София Зорт, но в случае Дэйры падение было окончательным, навсегда.
– Изверги, – сочувственно протянула герцогиня. – Быстро ты не умрешь, полчаса агонии – это как минимум. Обгадишься точно.
Дэйра и без нее знала, что все плохо. Она стояла на земле, а не на помосте. Это означало, что ее не будут сбрасывать вниз, где была большая вероятность сломать шею и скончаться быстро, а станут поднимать с земли, тащить медленно, чтобы наблюдавший за казнью барон успел насладиться процессом.
Хоть и будучи уверенной, что умрет в этом бардуажском захолустье, Дэйра, на всякий случай, запомнила все: дорогу, по которой ее волокли, название поместья, высеченное на каменном столбе у ворот, высокие красивые сосны, высаженные вдоль ограды. Хвойная роща была явно родом из Эйдерледжа, так как это были первые сосны, которые она увидела в Бардуаге. Если мертвая бабка терзала ее после своей смерти, то и она найдет способ воскреснуть и достать брата в виде призрака, пока тупица Томас не догадается, кого нужно винить в пропаже и смерти сестры. Оставалось надеяться, что ему сейчас снится самый страшный кошмар в его жизни.
А еще она запомнила пять огромных черных карет без окон, запряженных четверней вороных коней каждая, вынесшихся в ночь из ворот поместья. Всадники, волочившие беглых донзаров, остановились и почтительно пропустили экипажи, хотя им и хотелось, как можно скорее доставить пойманных беглецов. Кони так и гарцевали, пока кареты громыхали мимо, с трудом протискиваясь в распахнутые створки ворот.
Однако никто никогда в здравом уме не переходил дорогу Лорнам, а герб Амрэля Лорна, высеченный на каретах, как минимум, обеспечивал им преимущество движения. Дэйре было достаточно увидеть ненавистного золотого ворона в черном круге, чтобы напомнить себе, кто именно виноват в ее неудачах. Но сейчас, стоя с петлей на шее, она задумалась о другом. Что кареты Амрэля Лорна делали в этом бардуажском захолустье? Почему они выезжали со двора барона ночью, когда даже скорые почтовые экипажи останавливались до утра? И что везли эти безоконные гробы на колесах?
Жаль, что у нее не было волшебного желания перед смертью. Почему-то казалось важным узнать хотя бы одну настоящую тайну светлого князя, а не ту, надуманную, про возрожденного мага, который он скормил ей в Пещере Радости.
Куколка, которая оказалась у нее перед глазами у ворот в поместье, была уже незначительной мелочью. Как и остальные куклы, встретившиеся Дэйре по дороге, это страшилище напоминало ее – с длинными черными волосами и криво намалеванными шрамами, сползающими на лоб. Будучи вне себя от боли и отчаяния, Дэйра тогда решила, что видит мираж, но потом конь тащившего ее всадника наступил на куклу копытом, разорвав тряпичное тельце. Из него полезли пух, перья и солома, выпачканные в густой, темной жидкости, похожей на чернила.
Дэйра утешила себя, что кукла – послание, которое оставили донзары барону перед бунтом. Однако что-то подсказывало, что тряпичное чудовище было открытым письмом ей, Дэйре, и кляп во рту игрушки недвусмысленно указывал на ее нынешнее положение.
Если уж мечтать о желаниях, то она хотела бы умирать без вонючей тряпки во рту. Потому что ей точно было, что сказать тому напыщенному, краснолицему барону, заплывшему в складках собственного жира, который сидел на кресле-троне напротив их группы смертников и помахивал жирными пальцами в такт речи управляющего, зачитывающего грехи приговоренных донзаров.
Дэйре достаточно было услышать его первые слова, чтобы испытать облегчение. Ее донзары не были преступниками, они были мучениками, и их ждал самый чудесный рай из всех видов рая, какие только придумало человечество. Жаль, правда, что ей не попросить у них прощение за то, что продлила их страдания. За то, что не оказалась Белой Госпожой. Потому что в отличие от них она точно попадет в ад, к тому дьяволу, так и не дождавшемуся ее в бездне.
Управляющий был нудным, худым, гнусавым и напоминал Гарона Шонди. Такой же самоуверенный, напыщенный болван, взобравшийся на кучку навоза и вообразивший себя хозяином муравейника. Остальные слуги делились на тех, кто хотел быть похожим на главного раба, и тех, кто его ненавидел и боялся. Первые суетились, мельтешили и бегали, вторые еле двигались, не поднимая глаз от земли. Она не ошиблась бы, если предположила, что среди беглых донзаров были родственники и друзья вторых слуг. Но страх удержал их от побега, страх удержит и от других необдуманных поступков. Интересно, где же был ее собственный страх, когда она отправилась ночью в лес, а потом присоединилась к беглецам, отговорив их от скорой смерти и приговорив к долгим страданиям?