Сага о призраках: Живым здесь не место…
Шрифт:
И вот Хейзозер снова встретил эту женщину с тем же младенцем на руках и дочкой Листой на вид всё тех же лет девяти, а это могло означать только одно. Они стояли поодаль от остальных, скрытые кустами черноплодки. И Хейзозер вполне мог пройти мимо, если бы не был настроен нарочно выискивать силуэты. Женщина между тем тоже узнала его.
– Да, – криво усмехнулась она, – кто самодоволен, тот и глуп. То, что ты помешал мне сделать в тот день, я сделала на следующий в другом месте. А ты, похоже, после нашей встречи тоже долго не прожил.
– На город напали некие маги-рыцари и многих убили…
– Это я уже знаю, – перебила женщина. – А ещё знаю, что человек, уничтоживший мою жизнь, здесь. И именно это заставляет меня жить дальше, думать, действовать. Но никак не твои дурацкие уверения об этой Клитофрунати, которую я никогда не видела.
– Я… я рад за тебя, – кое-как ответил растерявшийся Хейзозер. – Так ты на этом острове уже семь лет? И… пожалуйста, скажи своё имя.
– А, зови меня Эринией. Знать твоё имя мне ни к чему. Семь лет… да, семь лет… Мне нужно побыть одной, – вдруг заторопилась женщина. – Прощай.
– До свидания, – сказал Хейзозер лишь потому, что больше ничего путного на язык не легло.
Чуть ли не единственный повод для гордости оказался пустым звуком, пшиком, фатой-морганой. Какая недальновидность. Но почему же так? Почему Клитофрунати сначала спасла их, а потом отвернулась от этой женщины? Причина тут могла быть только одна. Женщина отказалась верить в свою покровительницу. А боги не могут помогать тем, кто в них не верит… Кородент Кластер, конечно, прав, через стих Шпинделя боги дают понять, что, оказавшись взаперти на этом острове, души ещё не забыты. Им дан шанс на спасение, который не следует упускать, ведь это, скорее всего, последний шанс.
Хейзозеру любопытства ради захотелось достичь северного края Кладбищенского острова, раньше ему не приходилось там бывать. Живые понимали: дорогу туда преграждает портал в юдоль тоскующих мертвецов. Но, как оказалось, никакого портала не существует. Да и не могло существовать. Теперь Хейзозер твёрдо уверился, что в глубине сердца он всегда знал: все эти россказни не более чем порождения дремучих суеверий.
Повсюду коричневел ползунец, который по цвету легко путался с корнями деревьев. И вообще, путался. В чахлой травке, отдающей бледной сиренью, выделялись ворсистые тёмно-малиновые ползунчики, словно подгнившие и поросшие бахромой плесени глаза исполинских существ, способных отращивать себе новые сенсорные органы, а устаревшие катапультировать из впадин. Наверняка по выходным эти исполины состязаются между собой, обстреливая отлетевшими глазюками остров со своего берега. “Поди, воздух распирает от сладковатого дурмана, оттого-то здесь и нет живности, а вовсе не из-за ерунды вроде тоскующих мертвецов”, – сердито сообразил Краснощёк. Ему совершенно не понравилась собственная фантазия. Демоны бы побрали этих кощунственных исполинов. А то ещё не хватало, что с помощью старых глаз они подсматривают… за кем? Ох, хватит! Взбредёт же подобное. Уже и посмотреть никуда нельзя. Чур меня, чур. Это Бебе Асга внушает мне крамольные мысли. Он, окаянный, кувшин его раздери, он совращает меня.
Как бы там ни было, кто бы Хейзозера не совращал, не внушал ему всякие крамольные гадости, на северную оконечность Кладбищенского он не попал. Север острова соединялся с его серединой тонким перешейком. И проход к нему преграждали трое крепкосбитых кородентских гвардейцев. Приближаться к ним Хейзозер не стал. Жизнь закончилась, а страхи перед теми, кто мог запросто покалечить или убить, никуда не делись. Краснощёку ничего не оставалось, как повернуть обратно и отправиться назад, несколько восточнее первоначального маршрута.
И немного погодя наткнуться на сборище привидений у загрибованого ствола упавшей сосны. Почти всем телом дерево лежало на подмятых ветвях и корнях, хоть вздыбленных и вытянутых, будто рассерженный внезапным исчезновением воды да так и усохший кальмар, но всё ещё крепко врытых. Тем самым ствол образовал природную стойку, прилавок, если угодно.
Собственно, сосну-прилавок уже облюбовал и сам трактирщик, раннее красномордый, а ныне с физиономией околевшего бульдога и усами вконец замёрзшего моржа пузатый здоровяк Чичас. Он, вкупе с кочками-табуретами и рассевшимися на них призрачными посетителями, образовал природную таверну “Красный рог” и переименовал её в “Синий рог”. Хейзозер знавал Чичаса с тех пор, как впервые, ещё шестнадцатилетним юнцом, перешагнул порог “Красного рога”. Да кто в Радруге не знает Чичаса! Чичас, чичас! И так целый час. В первое своё посещение таверны Хейзозер предпринял неудачную попытку побеседовать с краснорожцами о вере. Местные в тему не въехали, но отдельный их представитель въехал Хейзозеру по зубам. Что же, извечные ошибки молодости. С тех пор, будучи в этом достопочтенном заведении, Краснощёк предпочитал пить молча, а если и говорил, то больше о погоде, времени суток и других весьма интересных и познавательных вещах.
Ах, эти премилые пьяные драки с использованием всех подручных средств: ног, рук, локтей, коленей, зубов, лба, бутылок с отколотыми горлышками, табуреток, столов, свечей и подсвечников, оленьих и кабаньих голов, портретов, пейзажей и натюрмортов с отличными крепкими рамами, люстр, людей, дверей, полов, стен, потолка и попавших под руку животных. Вас когда-нибудь лупили по спине живой уткой? А орущим котом по лицу колошматили? Нет? Ну что же, юноша, я вам не завидую, у вас всё впереди. Один раз кто-то сгоряча выгреб из ящика охапку салфеток и яростно обрушил её на голову противника, но ничего интересного из этого не вышло. Салфеткобоец потерпел поражение. Но поговаривают, поговаривают, где-то в Закаракэтии есть непобедимый ханси салфеточных боёв. По крайне мере, другие салфеточные мастера одолеть его не могут вот уже много-много лет.
Любая уважающая себя таверна начинается с пьянки, а заканчивается мордобоем. Не всегда, конечно, но бывает. Кто-то перекусить забежит на скорую руку, а по морде всё равно получит. Закажет себе тарелку борща со свининкой, а его самого в этот борщ и окунут. Как писал великий поэт, по усам хоть и бежало, в рот ни капли не попало. И голодный остался, и сам как свининка несолоно хлебавши отправился восвояси, на ходу вытирая щёки, губы и подбородок с таким усердием, что со стороны могло показаться, что человек только что очень вкусно и сытно пообедал.
Вообще, в природной версии таверны “Красного рога” “Синий рог” собралась отборнейшая шваль, будто по городскому дну прошлись скребком и собранную грязь гущей плюхнули сюда. Бродяги, попрошайки, мусорщики, продажные женщины и мужчины и их покупатели, скупщики краденого, работорговцы, содержатели притонов, воры, убийцы, бездарные учителя… Изредка более приличный люд: торговцы чем-то менее разумным, чем рабы (например, мебелью), ремесленники… Затесалась даже парочка монахов и какой-то угрюмый коротыш в камзоле и треуголке, сунувший пальцы меж пуговиц жилетки. И то ладно, что “Синий рог” не унаследовал от “Красного рога” стен с крышей, иначе вряд ли бы он вместил всех желающих, которые в свои более живые дни собирались, как правило, в разное время.
Кому-то повезло, и он оказался на острове вместе со своей подружкой. Или не повезло, если теперь он совершенно не знал, что с ней делать. Мало того, несчастный и близко не представлял, как ей такое поделикатней сообщить. Ну, знаете, когда любовь проходит, а уважение остаётся. Женщины убийц, мусорщиков и бездарных учителей ведь такие чуткие люди, что в общении с ними деликатными становятся даже инквизиторы и прапорщики. Попробуй таких не уважь. Можешь не любить, но уважать обязан, хотя бы иногда. Один такой ходил всё, хорохорился, говорил, разлюбил я тебя и уважать не хочу. Не буду, говорил он, и всё тут, так, мол, честно и правильно будет. Не хочешь, сказала она в ответ, как хочешь. И теперь, сказала она, уважать ты никого не будешь, даже если захочешь. И уважалку-то ему секатором отсекарила. Сказала как отрезала. Или отрезала как сказала.