Саид 3. В огне
Шрифт:
— Это самая мудрая идея, которая только могла прийти тебе в голову.
Хадия вскочила, словно её кипятком ошпарили. Да, отец и раньше был строг со своей семьёй, в том числе и с женой. Но никогда не грубил ей при сыновьях. По крайней мере, Саид такого не помнил.
— Что ж… В таком случае я уйду. Поеду в гостиницу, как нищая родственница! Раз мой муж не желает видеть в своём доме мать своих детей!
— Ты понятия не имеешь, как живут нищие! — неожиданно вскочил отец, уперевшись в столешницу кулаками. Его губы задрожали в презрительной гримасе, а глаза полыхнули яростью. —
— Отец! — вскочил на ноги и Марат. — В чём дело? В чём виновата моя мать?
— Ты тоже можешь уйти. Я не намерен оправдываться, — отрезал Хаджиев-старший, опускаясь обратно на стул.
— Ладно. В таком случае я забираю маму в свой дом. Если решишь извиниться перед ней, приходи в гости, — старший брат толкнул стул и взял побледневшую Хадию под руку.
— Это вряд ли, — кинул им вслед отец и повернулся к Хаджар, что застыла у двери столовой, прижав руки к груди. — Принеси мне коньяк! И поживее!
Женщина бросилась из столовой вслед за своей госпожой, а Саид перевёл взгляд на свирепого отца.
— Мне тоже уйти?
— Останься.
— Тогда, может, расскажешь, что происходит? Зачем ты прогнал свою жену? Зачем унизил её у нас на глазах?
Хаджиев-старший подался вперёд и как-то жутко усмехнулся. Даже Саиду стало не по себе.
— Унизил? Неет, сынок. Не унизил. Я её спас.
— И от кого же?
— От себя.
Давить на отца сейчас было бы ошибкой. Саид знал его, потому что и сам был таким. Придёт время, и отец всё объяснит. Если захочет, разумеется.
Аппетит пропал окончательно, и Саид отложил вилку. Тут же появилась Хаджар с бутылкой коньяка и бокалом.
Ещё один повод для беспокойства. Отец никогда не пил в присутствии сыновей.
— Надя у Шамиля, — сказал зачем-то, хотя отец и так должен быть в курсе.
— Я знаю. Скорее всего, использует её как страховку. Ведь ты обещал его убить, — ответил Хаджиев-старший, наполняя бокал.
— Теперь точно убью.
Отец цокнул языком, покачал головой.
— Не торопись с выводами. Иногда мы многого не замечаем или понимаем совсем не так, как всё обстоит на самом деле, — отец выпил и снова налил. — О Шамиле мы поговорим позже. Сейчас приедет главный гость этого вечера. И тебе придётся отвлечься от своих переживаний.
Саид нахмурился, но с вопросами решил не торопиться. Пусть всё идёт своим чередом.
А когда отец опустошил четвёртый по счёту бокал, в дверь постучали.
— Войди! — приказал громко, и в столовой возник один из его безопасников.
— Господин, она здесь.
— Хорошо, — отец вздохнул, потёр пальцами одной руки виски. — Пусть войдёт.
Её завели под руки два охранника, третий отошёл в сторону, широко распахивая дверь.
Саид вонзился в неё взглядом, потому что на мгновение показалось, что он знает эту женщину. Маленькую, хрупкую, красивую… Она была в чёрном платке и каком-то тёмном пальто, но эту фигуру он узнал бы под любой одеждой. Так, словно видел её в последний раз только вчера.
Мать не забывают. Образ матери отпечатывается на сердце вечной татуировкой, свести которую не под силу никому и ничему.
Выдох застрял в горле, где стало вдруг невыносимо больно. Словно ему нож в глотку воткнули. И в груди яростно запекло, будто углей раскалённых нажрался.
— Мама, — выдохнул хрипло, медленно поднимаясь со стула. 2010 год:
– Эээ, девка! Вставай! Ну! Подъём! Чего разлеглась тут? Тут, между прочим, нормальные люди отдыхать собираются, а она свои тряпки развесила, млять, - какая-то баба тормошила меня за плечо и часто дышала в лицо как минимум трёхдневным перегаром. К нему добавился запах немытого тела и грязной одежды. Опять бомжи пожаловали.
Я открыла один глаз, поморщилась, увидев перед собой какую-то тётку, неопределённого возраста. Неопределённого – это из-за фингала под левым глазом и пропитой, опухшей хари. Ей могло быть как шестьдесят, так и тридцать пять. Хрен поймёшь.
Хотела сказать алкашке, что ей тоже не мешало бы развесить свои тряпки, предварительно их простирнув, как делаю это я у городской колонки. Но, видать, у неё были другие планы. У неё и двух её дружков, что стояли чуть поодаль и пялились на меня, аки голодные львы. Ну как львы… Скорее облезлые, помоечные кошаки. Но даже так назвать их не поворачивается язык. Кошаки поприятнее будут. Даже плешивые и блохастые.
Натянув на голый зад плед, я вздохнула и села. Трое против одной – не потяну. Хоть они пропитые и еле передвигают ногами, а все же возьмут численностью. Надо сваливать. У нас на улице так: кто сильнее, тот и победил. Вчера победила я, выгнав из самой приличной комнаты заброшки какого-то наркошу. Сегодня победили бомжи. Всё нормально. Жаль только, не выспалась.
– А-ну, отвернули рожи! – рявкнула я на мужичков-боровичков, продолжая натягивать на себя плед и одновременно пытаясь дотянуться до джинсов на веревке. Один, обиженно поджав свои губы в болячках, отвернулся, второй же продолжил пялиться с наглой ухмылочкой Казановы.
Быстро натянув на себя ещё сырое шмотьё, собрала свои скромные пожитки и была-таки изгнана из ночлежки. Что ж, вечерком найду себе что-нибудь поуютнее. Наверное.
На рынке, где я обычно завтракала, уже набралось народу битком. Отлично. В толпе проще свалить.
Протянув руку к корзине с ярко-красными яблоками, незаметно дёрнула парочку и сунула их в свою потрёпанную сумку, висящую на бедре. То же проделала и с пирожком у беляшной – стащила его прямо с одноразовой тарелки какого-то зеваки. Что ж, завтрак сегодня роскошный.
Завернув за угол, залезла в старую ракету, оставшуюся от бывшей площадки для детей. Здесь мы с Мартышкой не раз прятались от взбесившихся торгашей. Тут же ели, иногда спали, курили. Благо, моя худосочная комплекция позволяла. А Мартышка и вовсе малявка, ей и в крысиную нору не проблема протиснуться.
– Привет, - тут же её и нашла. Мартышка, она же Анька, спала в ржавой ракете, свернувшись клубком. – Ты здесь ночевала?
– Ага, - зевнула чумазая и, откинув грязный, оборванный кусок одеяла, явно с мусорки, с интересом заглянула в мою сумку, откуда я выуживала еду. – Ого, ты уже пожрать нашла? – протянула с завистью.