Саид 3. В огне
Шрифт:
Мужик, который точил свою финку… На неё я и напоролась.
ГЛАВА 3
2021 год:
– Красивая баба. Твоя? – к шконке подошёл какой-то мужик, облокотился о вертикальные железки второго яруса, кивнул на фотографию, выглядывающую из-под подушки.
Молох сунул фотографию назад, снова развалился на своей постели, облокотившись спиной о стену. Мазнул ни о чём не говорящим взглядом по мужику. Новенький, видать. Хотя, судя по меткам на пальцах,
– А чёта ты не приветливый нифига, - протянул с ухмылочкой, ожидаемо нарываясь. Всё-таки бывалый. Новички, когда в камеру впервые попадают, начинают сраться с порога и ищут себе самый дальний угол.
– Эй, мужик, не лезь к нему! – крикнул Кривой из-за стола, потягивая чифирь. – Молох псих, черепушку тебе раскроит в два счёта.
Кривой не врал. Сам однажды испытал на себе возможности и плохое настроение Елисея. Черепушку Молох ему тогда не раскроил, но потрепал знатно. Так, что тот неделю в больничке кровью харкал. После того случая он, собственно, и стал Кривым. Потому что полморды у него теперь не работает – паралич лицевого нерва. Легко отделался. Он Молоха вообще прирезать хотел, имел право Кривого прикончить. Кажется, ему тогда помешали, а потом как-то остыл, да и забылось. Сам Кривой с тех пор паинькой стал.
– Да ладно? Такой крутой он у вас тут, да? А смотрящий кто? – затягиваясь дымом сигареты без фильтра, мужик продолжал буравить Молоха взглядом.
– Ну я, - послышалось тяжёлое из-за спины мужика. – А что такое? Чего шумишь? Ты здесь новенький, так веди себя хорошо, - подал голос смотрящий, он же Верховой. Стальной мужик. И с виду, и внутри. Единственный, кого здесь уважительно не по кликухе, а по фамилии называют и единственный, с кем Молоху не пришлось драться.
– А ты не серчай, смотрящий. Я тут ненадолго. Так, забежал познакомиться. Вот коечка мне эта понравилась. А тут этот, со сладкой рожей засел. Не скажешь ему подвинуться? А я подмажу потом.
– Свободную шконку бери. Эта уже занята, - отрезал Верховой, но мужика такой ответ явно не устроил. Залётный беспредельщиком оказался. Видал Молох таких, и не раз. Любят они попонтоваться, драку устроить. Любят учинять беспорядок и кровь пускать. Иногда таких к ним запускают специально. Чтобы не расслаблялись. Пока сидельцы друг друга мочат, менты отдыхают. Не на руку им, чтобы зеки сплачивались и дружили.
– А этот у вас, что, немой? – никак не унимался надоедливый гость и Елисей вздохнул. Всё-таки не обойдётся без крови.
– А может отвалишь всё-таки? – ответил ему уже сам. – Поверь, тебе эта шконка не нужна.
– О! Глядите-ка, так он же ещё и говорящий! А я думал, ты тут местная шмара. Им вроде как базарить с нормальными пацанами не дозволено, - «нормальный пацан» с печатью вечного порока и непроходимой тупости на узком лбу по-клоунски развёл руками. – Ну, раз шконку нельзя, тогда может на бабу свою дашь передёрнуть? – усмехнулся, явно радуясь своему остроумию и даже не подозревая, что его ждёт за подобную шутку. – А, парниша? Как тебя там? Алёша Попович?
Рука зека потянулась к подушке Молоха, вытащила оттуда её снимок.
– Это ты зря, - покачал головой Кривой и от греха отсел подальше. – Ой, зря…
Молох поднялся. Просто встал. Но мужики в камере напряглись, повторили манёвр Кривого, отдаляясь от будущего поля брани.
– Елисей.
– Чё? – оскалился зек.
– Елисей. Меня зовут Елисей Молохов, - и одним чётким ударом ребра ладони, вогнал кадык зека ему же в глотку.
– Поединок окончен, - мрачно констатировал Кривой, глядя на тело, корчащееся у ног Молоха, в луже собственной крови.
– Блядь… Вот блядство, - выругался Верховой, хотя обычно запрещал орать матом в камере. – Ну, Молох! Ну ёлки-палки! Ну нахера, а?!
Елисей не ответил. Все и так знали. Трогать ЕЁ фотографию - нельзя. Это приговор.
Не потому, что Молох хранил её под подушкой, как хранят, к примеру, снимки матери, жены, дочери. Нет. Только он может на неё смотреть. Смотреть и ждать того момента, когда вырвет змее её проклятое жало, которым она его отравила. Которым свела его с ума и предала.
Выдернул из руки зека снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.
– Вот чумной, а, - покачал головой Кривой.
– Ну бля, опять шмон начнётся. Мне только с воли кореша мобилу подкинули, - застонал кто-то из зеков, но к Молоху, разумеется, вопросов ни у кого больше не осталось.
Разошлись по своим углам, делая вид, что ничего не произошло. А когда в камеру войдут надзиратели, все уставятся на них равнодушными взглядами и на вопрос, кто убил зека – скажут, что сам упал. Споткнулся. Бывает.
Никто не сдаст Молоха. Будут молчать даже стукачи. Потому что все знают – ему скоро на свободу. Ему скоро сводить счеты. Он не задержится здесь ни на день, ни на минуту.
Он достанет её, хоть откуда. И выдерет суке её поганое, прогнившее сердце. Уничтожит всё, что она получила от его врагов за своё предательство. За то что выдрала из него душу своими тонкими, длинными пальцами и сожрала её у него на глазах.
Он запомнил суд, приговор которого прозвучал десять лет назад. Запомнил всё: каждое её слово, каждый торжествующий взгляд, брошенный на него. Запомнил, как из зала, нежно приобнимая за талию, её уводил тот смазливый хлыщ. Как склонился к её шее и поцеловал. Так, чтобы Елисей всё видел. Молох помнил всё.
Он бы удавил её ещё тогда, в зале суда. Если бы его не заперли в клетке, где самое место зверью. Но теперь зверь выходит на свободу. И как же близка расплата…
ГЛАВА 4
2010 год:
– Ну ты даёшь, Резак. Какого хера ты её пырнул?
– Она сама налетела, - вяло огрызнулся Резак. Надо же, как ему идёт погоняло. Видать, я не первая на его финку налетела.
Открыла глаза, но разглядеть рожи ублюдков не смогла. Заволокло глаза какой-то пеленой. Это, наверное, из-за потери крови. Я чувствовала, как она выливается из раны, обжигая бок. Горячая, липкая, пахнущая железом и чем-то сладковатым.