Салават-батыр
Шрифт:
Беспризорный конь Салавата пошел первым. За ним последовали другие.
— Не будем от них отставать, Иван Иванович, — сказал Селяусен, поддерживая обессилевшего от страха академика.
— А как остальные? Где все?
— Они тоже, как и мы, идут за своими лошадками.
Продираясь вслепую между глыб, камней и корней деревьев, Лепехин чувствовал себя прескверно. Боясь споткнуться, он старался ступать осторожно, хорошо понимая, что, ударившись, можно убиться или слететь в черную пропасть.
— Не бойтесь, Иван Иванович, лошади идут уверенно, — сказал Селяусен, не
Вдруг впереди раздался радостный возглас:
— Вот она, наша дорожка! Нашлась!
Академик возблагодарил Господа и троекратно перекрестился.
Да, лошади оправдали надежды людей, выведя их на потерянную тропинку. Благодаря их чутью путникам удалось благополучно миновать самые трудные места.
Почувствовав под ногами траву, все приободрились и решились ехать верхом. Полагаясь на нюх своих лошадей, всадники уже не думали о том, куда они их вывезут. А когда препятствий стало поменьше и дорога — поровнее, люди и вовсе успокоились.
— Слава тебе Господи, кажется, пронесло, — прошептал Лепехин и под мерный шаг своего коня незаметно задремал. Сколько он так проехал, умудрившись не выпасть из седла, он не смог бы сказать. Очнулся Иван Иванович от дружного лошадиного ржания.
— Где это мы? — спросил он, придя в себя, и вдруг заметил впереди жарко пылающий костер. Узнав среди сидящих Рычкова, Лепехин вскрикнул от радости: — Да это же наш лагерь!
— С благополучным вас возвращеньем, Иван Иваныч, — улыбнулся ему Рычков.
Остальные тоже потянулись к подъехавшим, шумно приветствуя их.
— Рады вас видеть живыми-невредимыми!
— А мы и не чаяли вас так скоро увидеть.
Не обращая внимания на эти восклицания, Лепехин сделал резкое движение в сторону Салавата, стоявшего рядом с Селяусеном и Николаем.
— Я восхищен вашей храбростью, друг мой! Вы — истинный герой! — с пафосом произнес академик, обнимая молодого человека.
— Тоже мне геройство — достать птенцов из гнезда?! — усмехнулся польщенный его похвалой Салават. — С этим у нас любой егет может справиться.
Птицеловы недолго отсыпались. Едва забрезжил рассвет, как они уже были на ногах. После завтрака Салават стал раздавать вчерашнюю добычу. Соколят он вручил Рычкову, одного из двух орлиных птенцов отдал Лепехину, а второго подарил своему другу Селяусену Арысланову.
— А что нам с большим орлом делать? — спросил тот.
— Его я себе оставлю. Сначала попробую выправить перебитое стрелой крыло, а потом на волю выпущу.
— Вряд ли от лечения будет толк, — засомневался Рычков. — В Оренбурге собираются музей открывать. Хорошо бы из этого орла чучело изготовить.
Однако молодые ребята отнеслись к его предложению с неодобрением.
— Это ведь матка! Жалко убивать.
— Давайте отпустим ее. Нам и птенцов хватит.
— Предоставим ее судьбе. Коли суждено ей жить, крыло и без лечения заживет…
Послушавшись своих товарищей, Салават распутал птице лапы и отпустил ее. Волоча за собой свисающее крыло, орлица вскоре скрылась в лесной чаще. Лепехин, проводивший ее восхищенным взглядом, громко воскликнул:
— Надо же, какая мощная птица! Один
Остальные с ним согласились.
— Что верно, то верно! Попадись ей только в когти — так просто не вырвешься!
— Если б вы видели, как орлы коз да овец умыкают!
— Не только коз и овец, они и детишек не щадят!
— Зачем же тогда надо было такого хищника отпускать?! — удивился Николай.
— Отпустили и ладно! Пускай теперь сама о себе заботится, — махнул рукой Салават, а у самого перед глазами стояли орлы, с жадностью терзающие труп убитого.
Когда путешественники вернулись на яйляу, Юлай устроил в честь проводов именитых гостей мэжлес [43] .
43
Званый обед, пир (с гостями).
Дорогих кунаков потчевали кумысом и национальными блюдами, поили чаем с душистым липовым медом, потом развлекали, как водится, большой культурной программой, включая игру на курае и кубызе, песни и пляски.
Старшина Юлай тоже не остался в стороне. Раззадорившись, он спел песню об Урале, не забыв также рассказать гостям про героев Сеита, Кусюма, Алдара и Батыршу.
Слушая его, Лепехин то и дело записывал что-то в свой путевой дневник, приговаривая:
— Замечательно, просто замечательно!
Рычкову же, напротив, рассказы Юлая пришлись не по душе. «Неужто он запамятовал, что упоминание о Карасакале и Батырше запрещено? Или он нарочно про них рассказывает?..»
Юлай, словно прочитав его мысли, осекся.
— Чего это я разболтался! Давайте-ка сэсэна нашего послушаем, — сказал он, бросив взгляд на сидевшего поблизости старца. — Ну как, агай, покажешь свое искусство нашим кунакам?
Тот как будто только этого и ждал. Он тут же затянул дребезжащим голосом озон кюй [44] . К его протяжному пению потихоньку присоединился и курай.
44
Протяжный напев.
Лепехин слушал старика и продолжал описывать в дневнике свои впечатления.
Певец не только воспевает деяния старейшин рода, он также пытается изображать с помощью голоса, жестов их повадки, показывает, как они вели себя в бою, как обучали воевать своих товарищей, как побеждали врагов, лишались сил от ран и прощались с жизнью. Собравшиеся, в большинстве своем, при этом плакали. Но стоило только старцу завести «Кара юргу», как слез словно не бывало. Эта песня считается у них самой веселой. Исполняя ее, старик притопывал ногами. Потом он попытался передать содержание песни с помощью разных телодвижений.