Салка Валка
Шрифт:
— Ты что здесь делаешь, Сальвор?
— Ничего, — ответила девочка.
— Что хотел от тебя Стейнтор? Я видела вас из окна, он что-то дал тебе.
— Он дал мне две монетки, — ответила девочка неуверенно, краснея и смущаясь, будто ее застали на месте преступления. Она почувствовала, что, приняв эти деньги, она стала соперницей матери.
— Как тебе не стыдно, негодница, принимать деньги от мужчины! И от кого? От жениха твоей матери! Постыдилась бы. А ну, давай их сейчас же!
В эту минуту Салка Валка уже не питала ненависти к Стейнтору, нет, она ненавидела эту толстую женщину с гнилыми зубами, которая видела в ней, еще подростке, только свою соперницу и пускала в ход материнскую власть, чтобы унизить
— Это мои деньги.
— Неправда, ты не имеешь права на них. Мужчина может легко угодить в исправительный дом, если он склоняет девочек брать от него деньги. Отдай сейчас же деньги, а не то я тебе задам взбучку.
— Ни за что! — закричала девочка. — Только попробуй подойди ко мне.
Мгновение женщина в гневе смотрела на свою дочь. Каждый мускул на лице дрожал от злобы, но потом черты лица обмякли и две большие слезы скатились по щекам. Женщина разразилась судорожными рыданиями. Она обратилась с пылкой мольбой к Иисусу. Девочка убежала.
На следующий день вечером, когда все семейство находилось в сборе за столом, за дверью послышались чей-то кашель, пыхтенье, вздохи, словно приближалась целая пароходная команда. Оказалось, это был всего-навсего пастор. Он вошел в кухню в длинном пальто, с шерстяным шарфом на шее, почтительно поздоровался со всеми. Голос его, казалось, шел из какой-то пустоты в голове. Никто так, как он, не умел показать, какая ответственность возложена па его плечи — шуточное ли дело около сорока лет заботиться о спасении душ в таком жалком приходе, да еще вдобавок присматривать за северной частью Баркарфьорда, пробираясь туда через горы и глухие ущелья.
— Э-э-э, — протянул он.
Старая Стейнун поспешила пригласить благословенного слугу господа бога в комнату, где вязали сети, чтобы усадить почтенного гостя в единственное приличное кресло в доме, принадлежащее старику Эйольфуру.
— Сердечно благодарю, сердечно благодарю, дорогая Стейнун. Но у нас, служителей бога, нет времени рассиживаться. О, дорогой Эйольфур, добрый вечер. Могу я предложить тебе понюшку табаку в благословенной темноте, посланной тебе господом нашим? Да… О чем же я хотел поговорить? А, вот и старина Стейнтор. Прошел уж целый век с тех пор, как ты ходил в школу, — счастливая пора! Я не хочу сказать, что ты всегда был прилежен. Ты мог бы успевать лучше, у вас в роду все способные и преданные своему краю. Твой прадед Эйольфур из Стурадаля без труда подымал двухсотлитровую бочку, когда ему было шесть десятков, и сочинял саги в стихах. Вот так-то. В ту пору на земле жили крепкие и верующие в бога мужчины. Как говорит апостол, э-э-э… Ну, перейдем к другому. Да, Сигурлина Йоунсдоттир. Как я уже говорил вам, я плохо знаю родословные жителей Севера. О чем это вы, бишь, говорили вчера, когда заглянули ко мне? Армия спасения? Да, это одна из тех сект, о которых говорил апостол: посмотрите, они щекочут уши глупцов человеческими мыслями и выдумками. Наша церковь, как говорил я вам, самая святая, епископ Йоун Видалин называет ее своей возлюбленной невестой, а Хадльгримур Пьетурссон где-то говорил о ней следующее: «Жертвую своему родному и чистому языку от всяких источников ясных и чистых». Э-э-э, как говорит апостол: они набрасываются на тебя, как волки. Наша евангелистская лютеранская церковь — это церковь, которой мы обязаны быть верны при жизни и после смерти, и когда мы обращаемся с молитвой к богу, то не к чему играть на мандолинах и бить в барабаны. Да. Я знаю, мои слова западут вам в сердце, и вы, оставшись одни, задумаетесь над ними. Что же я собирался сказать, Стейнтор, друг мой? Да, вспомнил. Могли бы мы поговорить с тобой с глазу на глаз?
Стейнтор препроводил в рот кусок прессованного табака, которым он завершил вечернюю трапезу, и презрительно посмотрел на слугу господнего.
— Да нам, собственно,
Сигурлина молча поднялась. Ее, видимо, не удивил этот разговор. Она открыла дверь, ведущую в спальню. Стейнтор угрюмо поднялся и последовал туда за пастором. Сигурлина закрыла за ними дверь.
Вскоре мужчины вернулись. Пастор тут же попрощался и ушел. Стейнтор был угрюм. Он молча стоял и ждал, пока за пастором закроется дверь. Сигурлина, как бы ища защиты, уселась за прялку и принялась сучить грубую серую шерсть. На щеках у нее пылали красные пятна. Она не отваживалась поднять глаза. Наконец Стейнтор оглянулся осторожно, как человек, находящийся в клетке со львом, и злобно посмотрел на Сигурлину.
— Так это ты натравила на меня это чучело? Похоже на вас, женщин.
Сигурлина не проронила ни звука. Нитка трепетала между ее опухшими, дрожащими пальцами. Стейнтор приблизился к ней и с нарастающим гневом в голосе сказал:
— Разве это не мой берег?
Женщина молчала.
— Разве я не объехал весь мир, когда мне этого хотелось?
Молчание.
— Отвечай мне, да или нет? Объехал я весь свет или не объехал?
— Да, — произнесла женщина дрожащим голосом.
— Отвечай: да или нет? Я человек, который принадлежит сам себе и ни от кого не зависит. Объехал ли я весь свет от южного океана до западного побережья или я отсыпался здесь, в Осейри у Аксларфьорда? Отвечай мне, да или нет?
На этот раз женщина только вздохнула.
— А раз я таков, каков я есть, то для меня не существует никаких законов. Я сам устанавливаю себе законы. Я сам себе спаситель, я сам свое спасение. Пытаться поймать меня в сети евангельской болтовней — это все равно что пытаться заковать в цепи морские волны, понятно тебе это?
И Стейнтор, размахивая кулаками перед лицом женщины, испустил рев, эхом отозвавшийся во всем доме. Женщина выронила из рук веретено, нитка оборвалась, и она в ужасе прижала руки к груди. Стейнтор бросился к двери. Старая Стейнун схватила его за руку, пытаясь утихомирить. Но Сигурлина уже пришла в себя, она поднялась со стула и обратилась к Стейнтору.
— Я знаю, что вчера вечером на выгоне ты заставлял моего ребенка принять от тебя деньги.
Как ни странно, но это обстоятельство волновало ее больше всего. Она продолжала:
— С другой стороны, соблазняя мою Сальвор, моего единственного ребенка, которому я обязана жизнью, ты обманывал меня. Готов ли ты держать ответ перед нами обеими за все, что ты сделал?
— Да! — прокричал в ярости Стейнтор. — Да! — и, шагнув вперед, топнул ногой.
— Вот как? Что ж, хорошо. Я спрашивала пастора, что бывает человеку, если он соблазняет подарками подростков в возрасте Салки. Тебя ждет ни больше ни меньше как тюрьма. Теперь я тебя раскусила. Ты целую зиму преследовал девочку, всеми способами старался соблазнить ее. Не думай, не такая уж я глупая, как тебе кажется. Но я пошла к пастору не поэтому, истинная причина тебе известна. Лучше я скажу об этом сейчас, пусть все знают — и старики, и Сальвор. К тому же этого долго не утаишь, скоро об этом заговорят все в поселке. Так слушайте; у меня будет от него ребенок, я уже на четвертом месяце.
— Ребенок, от меня? Чем ты это докажешь? Ты перед всем честным народом недавно говорила, что путалась с каким-то типом там, на Севере, как раз перед приездом сюда.
— Время и бог докажут, кто отец ребенка.
— Глупые вы мои, как же могло быть иначе? — вмешалась старая Стейнун. — Разве я не предупреждала вас зимой, когда вам непременно хотелось спать в одной комнате. Я же вам говорила, глупцы. А теперь прекратите наконец свою игру в прятки и соединитесь по христианскому обычаю. Вы такая хорошая пара!