Салка Валка

Лакснесс Халлдор

— По правде говоря, за всю мою жизнь у меня никогда не было больше двух крон. Но поскольку я тебя хорошо знаю, я хотел бы в свою очередь задать тебе вопрос: что ты думаешь о деньгах, которые получаешь от Стейнтора? Уж не благодаря ли им ты сочла себя настолько сильной, что решила выступить против несчастных пролетариев здесь в поселке?

— Ты лжешь! — в бешенстве закричала девушка. Лицо и шея у нее покраснели от обиды и возмущения.

— Я лгу?

— Тебя следовало бы выгнать отсюда. Ты врываешься среди ночи и умоляешь накормить тебя. И это после того, что ты причинил мне и всем нам в союзе рыбаков. Ты сеешь смуту среди людей. Твоя наглость переходит все границы. Почему ты не оставишь нас в покое? Я всего-навсего индивид. Какое тебе дело до меня?

— Я научил тебя читать, Салка, ты забыла об этом?

— По-твоему, я тебе

что-нибудь должна за это? Что ж, допустим, я получила наследство из Америки. Как знать, может быть, у меня такой же отец, как и у тебя.

— Возможно, я знаю о твоем отце столько же, сколько и ты, если не больше.

— Что ты знаешь о нем?

— Он умер много лет назад. Он был норвежским штурманом.

— Откуда тебе это известно? — спросила девушка, на этот раз примирительно.

— Я хорошо знаю своих людей. Это входит в мою работу агитатора. Так что не пытайся что-нибудь скрыть от меня.

— Ну, если ты все знаешь, то мне незачем отвечать тебе.

— Тысяча пятьсот крон здесь считаются большими деньгами — это половина стоимости шубы Клауса Хансена. Мы знаем, что ты купила Марарбуд за тысячу двести крон. Я предлагаю тебе внести остаток в фонд бастующих.

— Я устала слушать твою болтовню, я хочу спать.

— Ты рассчитываешь, что в один прекрасный день Стейнтор Стейнссон вернется домой и женится на тебе?

— Смотри, уже почти рассвело, — сказала Салка. — Наверное, Гуйя устала, дожидаясь тебя.

Он засмеялся раскатистым, продолжительным смехом над ее наивной попыткой уколоть его. Затем он вновь стал серьезен.

— Гуйя из Крука — маленькая глупышка, — сказал он. — Но и она, хоть и совсем нищая, пожертвовала в фонд бастующих шесть крон в надежде, что дети здесь когда-нибудь будут иметь молоко.

— Какое несчастье для нее, что ты не наградил ее ребенком, который мог бы в будущем пить молоко, — сказала Салка с издевкой. — Уж если кто из девушек в поселке…

Она неожиданно замолчала, прикусив губу, как будто вновь почувствовала утихшую на время боль. Это была привычная боль. И тем не менее она пробудила в ней к жизни другую душу. Арнальдур смотрел на девушку с удивлением, он не узнавал ее — и тем не менее он ее знает. Удивительно, как много может выразить простое лицо! Он подошел к ней — она сидела за кухонным столом, — положил одну руку на ее крепкие плечи, в другую взял ее руку. Но стоило ему прикоснуться к ней, как она свободной рукой закрыла лицо и отвернулась от него; по ее телу пробежала дрожь. Полуоткрытым ртом она вдохнула воздух, потом вся как-то расслабла, опять вздохнула. На этот раз вздох был похож на смех. На секунду она запрокинула голову назад, как будто отдаваясь ему. И тотчас же, придя в себя, оттолкнула его решительно, но не грубо, и склонилась над столом, пряча лицо в руках. Когда он кончиками пальцев прикоснулся к ее сильной оголенной шее, она испуганно встряхнула головой и попросила оставить ее в покое; он отошел от нее.

— Ну, я пойду, — сказал он тихо. Он был очень бледен.

Она молчала и не двигалась с места.

— Я знаю, — сказал он, подходя к двери, — трудно быть человеком, но еще труднее приучить себя думать и чувствовать, как индивидуальная личность.

Она продолжала молчать.

— Просто непостижимо, что человек, созданный как индивидуальная личность, может потерпеть поражение или победить как масса. Есть только одна вещь, еще более непостижимая. Я имею в виду легенду о том, как Иисус Христос взял на себя грехи всего мира и победил — один во имя всех. Ну, я пошел.

— Иди, Али, — произнесла она с мольбой в голосе. Он надел кепку, закурил сигарету и протянул ей руку. Она поднялась и, глядя в пол, спросила:

— У тебя есть деньги на ночлег?

— Я остановился у товарища, — ответил он.

— Ах, вот как, ну хорошо. Спокойной ночи.

Но едва он скрылся за дверью, как она почувствовала, что не может не объяснить ему, во имя чего она живет, и она позвала его обратно.

— В чем дело? — спросил он.

— Деньги, которые имеются у человека, это не просто деньги, это нечто большее, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— За ними скрывается много лет, проведенных в заморских странах, в другой части света, среди дурных людей. Никто не знает, какие опасности сопровождают деньги, кроме тех, кто эти опасности пережил. Представь себе человека, которого никто не знает, у которого нет друзей, и даже если он умрет, никто не заметит его отсутствия. Допустим,

что он не очень хороший человек. Но он не хуже других. Мы все далеко не образцовые, включая и тебя. Быть может, это зависит от того, что все мы, как ты говоришь, хотим жить для себя, своей собственной жизнью. Здесь утверждают, что он убил мою мать. Но это неправда. Это сделала я. Если б я продолжала ненавидеть его, она была бы жива. Она бы жила моей ненавистью. Да, я действительно ненавидела его. Я говорила ему об этом. Я говорила ему, что он сущий дьявол. Но он дал мне кольцо, дорогое кольцо. Это не просто кольцо. В нем как бы воплотилось все человеческое достоинство, много лет напряженного труда. Это было как жертвоприношение, о котором часто говорится в библии. Люди строят алтари и совершают жертвоприношения. Точно так он преподнес его мне. Это верно, что он пытался опозорить меня, когда я была еще ребенком, но я так и не решилась узнать, совершилось ли это. Однажды вечером ты стал смеяться надо мной, бросил мне в лицо оскорбление. Я убежала домой вся в слезах и сказала себе: будь что будет. Я буду принадлежать ему. Он не хуже Арнальдура. Он сильный, у него карие глаза, он так убедительно говорит. И может удивительно молчать. Так говорила я себе. Вначале он посеял во мне ненависть, но ему было суждено и вырвать ее. Да, Арнальдур, так это было. Потом я потеряла твою открытку. Может быть, я обронила ее умышленно. Он обнял меня, прижимал меня крепко, и, не приди моя мать, я уверена, он овладел бы мною. Я знаю, что разрешила бы ему это сделать. В эту минуту ничего на свете не существовало — только он да я. Потом он уехал, и моя мать должна была умереть. Она умерла. Когда я пришла ночью домой, я чувствовала себя убийцей и вором. Я увидела ее лежащей на песке в пасхальное утро, у нее во рту были водоросли. Я оплатила ее похороны. Это был мой первый долг. И хотя мне было очень жаль ее, я знаю, что буду ненавидеть ее до тех пор, пока я живу. И себя тоже…

Немного позже по поселку разнесся слух, что Арнальдур Бьернссон собирается уехать на Юг со следующим пароходом. «Красные» собрали небольшую сумму денег для него. Он не пришел попрощаться с Салкой Валкой. В воздухе чувствовалось приближение зимы.

Когда он пересекал пристань, собираясь сесть на пароход, к нему подбежал кривоногий мальчишка и окликнул его:

— Дяденька! Я должен тебе передать вот это. — И мальчишка протянул ему крошечный сверток, в котором мог поместиться разве наперсток.

— От кого? — спросил Арнальдур.

— Мне не разрешили говорить, — сказал мальчишка и исчез.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

НА ЖИЗНЕННОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ

Глава 13

Мужской голос?

Разве это не удивительное совпадение: вновь наступила зима, хотя все в природе готовилось к весенней оттепели, — и вдруг опять зазвучал этот голос; а снизу, с берега, доносились удары молота. Чего стоит спрятанная где-то маленькая фотография в сравнении с этим голосом, так много значившим в детстве и потом забытым? И вдруг он зазвучал вновь.

Девушка стояла, растерявшись, все в ней трепетало; так содрогаются стены дома от мелодии, в которой растворилась повседневная действительность. Казалось, вот теперь все, ничего больше не нужно ждать; этот голос эхом отдавался в ударах ее сердца. А карие глаза впивались в нее, тяжелые, горящие, далекие от мира разума и мира фантазии. В литературе это именуется одержимостью. Но стоило ей заговорить с ним, как она поняла, что эти карие глаза ничем не отличались от любых других глаз… А может быть, она вообще все выдумала? Глупо связывать своеобразие их игры с теми удивительными мечтами, которые рождаются и расцветают в памяти, несмотря на соленую рыбу и хлеб, пение и политику. Эти глаза можно сравнить со стихотворением, которому недостает своеобразия. Но вот он явился сюда, этот человек, отчасти известный, частично незнакомый, как, впрочем, и все другие люди. Ей почему-то запомнилось, что он был выше других мужчин, а теперь она сомневалась, достигал ли его рост трех локтей. В конце концов, каково же было его лицо — поэтично-нежное или отталкивающее? Трудно представить более сильную голову, более широкий рот, более мощное темя — разве только у быка. Однако при ближайшем рассмотрении она поняла: этот человек был поэтично-нежным и отталкивающим только в ее воображении. Насколько жалкой оказывается подчас действительность в сравнении с нашими поэтическими фантазиями!