Саломея
Шрифт:
– И конечно, ты посоветовала ему напиться и до смерти напугать ребенка? – саркастически поинтересовалась Елена.
– Ну, хорошо… – с тяжелым вздохом сдалась подруга, не выдержав ее испытующего взгляда и снова отвернувшись к раковине. – Больше я в ваши дела вмешиваться не буду. Но только… Прими один совет, последний!
– Если уж тебе так хочется, советуй! – усмехнулась женщина.
– Будь с ним осторожна, потому что он дошел до крайности! – Бросив эту фразу, Лера открыла кран и стала перемывать чашки, всем своим видом показывая, что уязв– лена.
– Представь, это я поняла и сама!
Несмотря на то что Елена проговорила эти слова легко и даже беззаботно, сердце у нее болезненно
– Вот и повидались наконец. Я-то рассчитывала на твою дочку посмотреть. Выросла, наверное, сильно?
– Они через час вернутся. – Лера тоже бросила взгляд на циферблат кухонных часов, расписанный аляповатыми розами. – Останься… А то переночуй у меня? Семен вряд ли приедет. Он, когда выезжает на работу, чувство времени теряет. Отсюда и язва – поесть забывает.
– Нет, я домой. – При мысли о возвращении Елена сразу утратила боевой задор, с которым отражала нападки подруги. На миг ею овладел приступ малодушия, она заколебалась, не принять ли приглашение, но тут же опомнилась. Провести ночь в одной квартире с ревущим от колик ребенком было мало заманчивой перспективой.
– Как хочешь.
Лера все еще держалась так, будто ее обидели, и только на прощание, принеся подруге куртку и включив свет в прихожей, она неожиданно горячо обняла гостью и поцеловала в щеку:
– Все-таки попомни мои слова, с Русланом творится что-то нехорошее. Когда он звонил последний раз, было такое впечатление, что он выпил!
– Вполне вероятно.
– Он начал пить? – шумно выдохнув, та перекрестилась: – Пропал мужик, до чего же обидно! – И, виновато пряча глаза, спросила: – Что же мне делать, если Руслан еще позвонит? Сказать, что больше за него просить не буду?
– Так и скажи.
– А может, все-таки переночуешь у меня? Вдруг он завалится домой пьяный, начнет руки распускать… Ох, я боюсь!
Елена, в свою очередь, обняла подругу на прощание и постаралась найти какие-то успокаивающие слова, хотя сама очень нуждалась в том, чтобы ее утешили и успокоили. Она ушла с тяжелым чувством, спрашивая себя, не стоит ли в следующий раз быть с мужем немного уступчивей, чтобы не взбесить его окончательно. Руслан, впервые на ее памяти вышедший из-под контроля, напоминал ей прежде покорное домашнее животное, неожиданно взбесившееся и готовое крушить и кусать все подряд. «Быть с ним ласковее? Да я в последний раз была куда как обходительна, пыталась помириться, даже поцеловать его хотела… Ведь он спас меня! И что хорошего вышло? Он только разозлился, когда я к нему потянулась, и тут же выдумал кучу новых оскорблений! Нет, видно, в эту реку дважды войти нельзя! Я никогда не задумывалась о том, умеет ли мой муж прощать, а ведь стоило подумать! Просто удивительно, что он так со мной обходится и при этом бомбардирует Лерку просьбами о посредничестве! Ведь он ее всегда на дух не переносил, а тут вдруг сделал доверенным лицом! Хотя она ведь открыла ему глаза на мою неверность, цены ей после этого нет!»
Так, злясь то на мужа, то на подругу, то на себя саму, Елена незаметно доехала до дома. Поднявшись на свой этаж, она с минуту стояла у двери квартиры, чутко прислушиваясь, пытаясь понять, нет ли кого внутри. Наконец, выругав себя за трусость, она вложила ключ в замочную скважину и повернула его, пытаясь вспомнить, где и когда (совсем недавно) отпирала некую дверь с таким же точно чувством тревоги и настороженного ожидания. А вспомнив, печально улыбнулась. Ей не верилось, что всего не– сколько дней назад она могла быть такой чувствительной и наивной.
Не зная, на какой час назначены похороны и когда их участников можно будет застать во дворе дома, где жил профессор, Елена поехала наугад, сообразуясь с личным опытом. Она рассчитала, что к часу или к двум пополудни все должны вернуться с кладбища. Уже позже, осторожно въезжая в забитый машинами двор, женщина запоздало сообразила, что можно было позвонить Татьяне Семеновне, которая наверняка знала все детали.
Однако, оказалось, что расчет был верен. Возле подъезда, где располагалась квартира профессора, толпилось не– сколько десятков людей, и скопление народу сразу привлекало к себе внимание. Втиснув машину под чье-то окно, Елена неуверенно приблизилась, твердя про себя, что ее никто не заметит среди этой пестрой публики. Здесь были люди самых разных возрастов – и ровесники покойного, и совсем молодые, похожие на студентов. Одеты пришедшие также были разнокалиберно, в толпе мелькали и норковые манто, и парусиновые куртки, и классические черные костюмы. Прислушавшись, Елена уловила среди гула голосов иностранную речь. Говорили по-немецки, по-английски и еще на каком-то языке, который она не смогла опознать. Чего здесь не было – так это праздношатающихся старух, которые, как правило, составляют нечто вроде античного хора на любых похоронах. Зрелище чужой смерти вызывает в них неодолимое желание вздыхать, качать головами, щедро приписывать покойному никогда не бывшие у него достоинства, будто пытаясь задобрить его, ко всему безразличного и пустого, как опорожненный сосуд, или обмануть кого-то невидимого, кто незримо наблюдает за происходящим.
Елене был незнаком мистический страх перед смертью, она относилась к ней просто, с равнодушием думая о том, что и ей когда-нибудь придется умереть. Собственно, она даже и не думала об этом всерьез, эта перспектива представлялась ей очень далекой и условной. Но сейчас, приближаясь к подъезду, отыскивая взглядом Михаила и Киру, Елена отчего-то страшно волновалась, до стеснения в груди, и ей даже хотелось плакать.
– Вы приехали?! – раздался рядом приглушенный женский голос, и она с радостью узнала Татьяну Семеновну. Женщина, повязанная черным гипюровым платочком, чинно стояла у ступенек крыльца, наблюдая за тем, как народ медленно втягивается в подъезд. – Правильно сделали. Больше народу – больше почету. Видите, сколько людей пришло? А ведь это только те, кто на поминки остался. Видели бы вы, что здесь творилось в десять утра!
– А что? – жадно спросила Елена, надеясь услышать что-нибудь о Кире.
– Человек сто явилось! – самодовольно произнесла соседка, как будто «почет» был оказан именно ей. – Ни войти, ни выйти, весь двор венками забили, их потом в автобус еле втиснули. Да, это похороны так похороны.
– А Кира, наверное, наверху? – догадалась Елена.
– Так вы знаете, что она приехала? – Женщина понизила голос до шепота и жестом отозвала собеседницу в сторону от крыльца.
Они отошли, и Татьяна Семеновна, захлебываясь от удовольствия, в ярких красках описала сцену утреннего появления падчерицы профессора в сопровождении какого-то молодого человека в штатском.
– У Натальи челюсть так и отвалилась, она ее не ждала! Никто не ждал, говорили, Кира в тюрьме, обвинение предъявлено, и вдруг!.. Шептались, пальцами тыкали, хоть бы покойника постыдились! Хотя девочка на них внимания не обращала. Так плакала, так плакала – тяжело было смотреть! Я сама, на нее глядя, слезу уронила. Все же сосед был, а сосед иной раз ближе родного…
Глаза словоохотливой женщины снова увлажнились, она торопливо промокнула их косточками сжатого кулака и сипло вздохнула.