Саломея
Шрифт:
– Некрасиво, некрасиво, – кивал тот облысевшей головой, соглашаясь с собеседницей, которой явно побаивался. – Об этом стоит поговорить с хозяйкой, сегодня же, вот вам бы и начать…
– Сперва я должна успокоиться! – отрезала воинственная дама, выпуская клуб дыма прямо под нос старичку. – Боюсь наброситься на нее с кулаками, знаете ли!
– Не стоит, не стоит! – укоризненно отвечал собеседник, морщась от дыма и страдальчески отворачивая лицо в сторону. – Скандал на похоронах, еще один… Разве трудно договориться мирно, по-человечески? А вот эта девочка, худенькая –
– Не дочь, а падчерица, – сквозь зубы бросила дама. – Ее из следственного изолятора на похороны отпустили. Весело, нечего сказать! Вообще, у меня впечатление, что Вадим не видел, с кем рядом жил. Откуда только взялась эта кошмарная сестрица с деляческими замашками и эта припадочная девчонка с совершенно безумными глазами?! Как она пустила в тетку графином, а?!
– Ужасно, ужасно! – подхватил старичок, явно привыкший каждую фразу начинать с повторенного дважды слова. – Такое впечатление, что она не в себе, вы правы. Сколько ей лет?
– Всего семнадцать. Тетка ее ограбит, это ясно!
– Но завещание ведь составлено на девочку?
– Что там завещание! – с досадой отмахнулась женщина. – Завещание можно оспорить, и вот увидите, тетка этим еще займется. Ну как жаль, что рядом с Вадимом в последние годы не оказалось ни одного близкого по духу человека! Разве это родня? Это какие-то насекомые из разряда паразитов! Слепые, безмозглые бактерии, вечно живущие в темноте и пожирающие друг друга!
– Успокойтесь, ради бога! – Старичок был, очевидно, напуган этой отповедью, он все время оглядывался на открытую дверь, будто чувствуя, что кто-то их подслушивает. – Это все очень печально, но таков уж человеческий удел – в одиночестве рождаться и одному умирать! А вы обратили внимание, что ректор даже не соизволил появиться?
– Отделался венком! – грохнула дама, как из пушки. От ее густого, рокочущего голоса тихонько задребезжала маленькая фарфоровая пепельница на подзеркальнике, и дама торопливо накрыла ее ладонью, задушив этот жалобный звук. – Ему эта смерть на руку, Вадим был его единственным серьезным конкурентом на следующих выборах. Студенты и преподаватели голосовали бы за Коломенцева, безусловно!
– Давненько я тут не был, – невпопад ответил старичок, отчаявшись найти безопасную тему, которая не бесила бы его собеседницу. – Давненько! Эту комнату, например, не узнаю. Мебель вся другая, и как будто спальня меньше стала…
– Это мы с вами, Исай Саввич, стали меньше за годы, – вздохнула дама, заглядывая в пепельницу и давя в ней окурок. – Мельче, уж если быть точной. Чем мы занимаемся на кафедре, если подумать? Интриги, сплетни, возня, переливание из пустого в порожнее. Таких титанов духа, как Коломенцев, среди нас нет, и ждать их неоткуда – все думают только о деньгах!
– Однако Вадим тоже нажил кое-что! – обидевшись, возразил старичок.
– Нажил, сам того не заметив! – отрезала дама, поднимаясь и отряхивая от частиц пепла черное платье. – Также он и все регалии свои заработал, не стремясь к ним, не подличая, ни перед кем не ползая на брюхе!
– Вы это на кого намекаете? – окончательно взъерошился
– Не на вас, конечно, – небрежно ответила женщина, направляясь к двери.
Елена поспешила отступить, делая вид, будто только что подошла со стороны столовой. Спорящая парочка медленно миновала ее, возвращаясь за поминальный стол, Исай Саввич обиженно что-то доказывал, дама отрывисто отвечала, едва снисходя до собеседника. Переведя дух, Елена подошла к комнате Киры. Дверь была закрыта, оттуда не доносилось ни звука. Поколебавшись, женщина нажала дверную ручку.
В первую очередь ей бросились в глаза ободранные постеры. На стенах остались лишь полосы и клочья, скомканная бумага грудами валялась на полу, и ее лениво шевелил ветер, осторожно вплывающий в приоткрытое окно. В следующий момент женщина увидела Киру. Щуплая фигурка скрючилась на кровати, под единственным уцелевшим плакатом с черно-белой репродукций Обри Бердслея.
– Кира? – негромко окликнула девушку Елена.
Та шевельнула плечом, потом, опираясь на локоть, приподнялась, показав опухшее от слез лицо, наполовину завешенное растрепанными черными волосами.
– Что вам? – грубо спросила она. У женщины создалось впечатление, что Кира ее не узнает.
– Я пришла… – еще более нерешительно продолжала Елена.
– Пришли, ну и ладно! – Сев на постели, девушка на миг спрятала лицо в ладонях и тут же отняла их, несколько раз тряхнув головой, будто пытаясь проснуться. – Идите к столу, там тетя Наташа распоряжается.
Имя тетки она произнесла с такой ненавистью, что Елена вздрогнула. Переборов растерянность, она подошла к кровати и, не спрашивая разрешения, присела в ногах. Девушка исподлобья взглянула на нее, но ничего не сказала.
– А вы почему не за столом? – после тягостной паузы спросила Елена.
– Меня выгнали, – буркнула Кира.
– Кто?! Как вас могли…
– Ну да, меня, его дочь, выгнали, как паршивую собачонку, за то, что я сказала правду всем в глаза! – выпалила девушка. Ее миловидное лицо часто искажали судороги, было похоже, что она борется с подступающими рыданиями. – А они льстят друг другу… Пока сидят рядом, все святые, все замечательные! А потом расползаются по углам и шепчутся, прыскают ядом! Моя бы воля – я бы всех в две минуты отсюда выкинула! Но я здесь не могу распоряжаться, как же! Я – никто, соплячка, грубиянка, даже не дочь ему!
– Вы единственная наследница профессора, – возразила Елена, – и вы его дочь, что бы там ни говорили! Вы можете выразить свою волю… Но мне кажется, не стоит разгонять людей, пришедших на поминки. Вас за это осудят! А они все равно не задержатся, скоро уйдут…
– Я никогда не могу рассчитать, как себя вести, – помолчав, призналась Кира. – Порю горячку, потом жалею, да поздно!
Прерывисто вздохнув, она проглотила слезы и заговорила горячо, доверительно, совсем как прежде:
– На кладбище эта мегера испачкала юбку глиной, а когда приехала домой, надела мамино платье! Оно на ней сидит, как на корове седло, у мамы была красивая фигура, а у этой, сами видите, ни сзади, ни спереди! Ну, я схватила со стола графин, и….