Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Признайтесь, маркиза: вы до смерти хотите их от меня услышать.
– Не понимаю вас! – перебила его маркиза де Латурнель.
– Это лишний раз доказывает, маркиза, что мы оба миновали тот возраст, когда делают глупости, а не говорят их.
– Повторяю, что вы очень злой человек и мои молитвы вас не спасут.
– Так я в самом деле в опасности, маркиза?
– Обречены!
– Неужели?
– Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.
– Вы говорите о преисподней, маркиза?
– Да уж не о райских кущах!
– Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если вы решили устроить мне его прямо сейчас, то сверху я получу отпущение сразу всех грехов.
– Да, если вы исправитесь.
– Каким образом?
– Вы должны признать свои ошибки и исправить их.
– Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? – галантно произнес граф Эрбель. – Признайтесь, что с моей стороны было бы неприлично в этом раскаиваться!
– Вполне справедливо было бы это исправить.
– Понимаю, маркиза. Вы хотите меня исповедать и наложить на меня епитимью. Если она окажется мне по силам, даю честное благородное слово: я все исполню.
– Вы шутите, даже когда смерть близка! – с досадой проговорила маркиза.
– И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.
– Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?
– Скажите, как я должен это сделать?
– Женитесь на мне.
– Одну ошибку другой не исправить, дорогая.
– Вы недостойный человек!
– Недостойный вашей руки, разумеется.
– Вы отказываетесь?
– Решительно. Если это награда, я нахожу ее слишком незначительной, если наказание – то чересчур суровым.
В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли, и маркиза де Латурнель непроизвольно вздрогнула.
– Что с вами, генерал? – вскричала она.
– Предвкушаю преисподнюю, маркиза, – невесело усмехнулся граф Эрбель.
– Вам очень плохо?
– Ужасно, маркиза.
– Позвать кого-нибудь?
– Ни к чему.
– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной?
– Разумеется.
– Что я должна сделать?
– Уйти, маркиза.
Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что маркиза де Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого генерала взгляд, полный яда, характерного для святош.
– Будь по-вашему! – прошипела она. – Черт бы побрал вашу душу!
– Ах, маркиза, – сказал старый дворянин с печальным вздохом, – я вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.
Петрус вошел в спальню в то мгновение, когда маркиза приотворила дверь.
Не обращая внимания на г-жу де Латурнель, он бросился к дядюшке, когда увидел искаженное болью лицо графа. Петрус обхватил генерала руками и воскликнул:
– Дядюшка! Дорогой мой!
Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:
– Ушла?
В это время маркиза закрывала дверь.
– Да, дядя, – ответил Петрус.
– Несчастная! – вздохнул генерал. – Она меня доконала!
– Очнитесь, дядюшка! – вскричал молодой человек; бледность, залившая дядины щеки, не на шутку его напугала. – Я привел с собой доктора Людовика. Позвольте я приглашу его войти.
– Хорошо, мальчик мой, – отвечал граф, – хотя доктор уже не нужен… Слишком поздно.
– Дядя! Дядя! – вскричал молодой человек. – Не говорите так!
– Мужайся, мальчик мой! Раз уж я прожил жизнь как благородный человек, не заставляй меня умереть как буржуа, который умиляется собственной смерти. Ступай за своим другом!
Вошел Людовик.
Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика смертный приговор графу Эрбелю.
Генерал поблагодарил молодого доктора, потом порывисто схватил руку племянника.
– Мальчик мой, – проникновенно сказал он. – Маркиза де Латурнель меня просила в преддверии близкой кончины исповедаться ей в грехах. Я совершил, насколько мне известно, только одну ошибку, правда непоправимую: пренебрегал знакомством с благороднейшим человеком, какого я только встречал за всю свою жизнь. Я имею в виду твоего разбойника-отца. Скажи этому старому якобинцу, что перед смертью я жалею только об одном: что не могу пожать ему руку.
Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.
– Ты что же, Петрус, не мужчина? – продолжал граф Эрбель, заметив это движение и поняв его смысл. – Разве угасающая лампа – настолько необычное зрелище, что в последнюю минуту ты прячешь от меня свое честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз вы его друг.
Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни.
Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному выводу: за исключением одного-двух добрых чувств, как то, которое внушаете мне ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни – это когда с ней расстаешься.
– Дядя! Дядя! – разрыдался Петрус. – Умоляю вас, не отнимайте у меня надежду еще не один день пофилософствовать о жизни и смерти.
– Мальчик! – проговорил граф Эрбель, глядя на племянника с сожалением, насмешливостью, смирением. – Ну-ка посмотри на меня!
Приподнявшись, словно его окликнул старший по званию, он, как старый могиканин из «Прерии», отозвался:
– Здесь!
Так умер потомок Куртенеев, генерал граф Эрбель!
XXXIII.
Все хорошо, что хорошо кончается