Сальватор
Шрифт:
Комната, в которой жила теперь старая цыганка, — музей редкостей и в то же время колдовской приют; она предлагала, как мы уже говорили, изумленному взору посетителя, среди прочих невероятных предметов, колоколенку, служившую домиком или гнездом вороне, а также разнообразные бочки, в которых спали собаки.
В наше намерение как автора этой книги — да простят нам это небольшое отступление! — входит не только (как видно из темы, которую мы сейчас затрагиваем) заставлять читателя вместе с нами, вскарабкиваться и спускаться на все этажи общественной лестницы, посещая всех, от папы Григория XVI, к которому у нас скоро будет дело, до тряпичника Багра, и от короля Карла Десятого до кошкодава; время от времени мы рассчитываем совершать экскурсии в низшие миры, отведенные животным.
Мы уже имели случай оценить ум вороны по имени Фарес и инстинкт пса Брезиля; если первая из них оставила нас более или менее равнодушными, учитывая незначительную роль, отведенную ей в описанных нами событиях, то другой, напротив, — и в этом мы ничуть не сомневаемся! — под своим двойным именем Брезиля и Ролана завоевал симпатии читателя.
И ничего нет удивительного в том, что, сделав первый шаг среди низших созданий, среди братьев наших меньших, как называет их Мишле, мы сделаем и второй шаг, расширяя новым поворотом циркуля и без того широкий круг, внутри которого мы действуем.
Чего же вы хотите, дорогие читатели! Мне было дано, к отчаянию директоров театров и издателей, а может быть, и к вашей досаде, сочинять драмы в пятнадцать картин и романы в десять-двенадцать томов! Это вина не моя, а моего темперамента и воображения.
Итак, мы перенеслись с вами в этот час на улицу Ульм и оказались среди собак Броканты; просим вашего позволения познакомить вас с одним из этих животных.
Речь идет о любимой собаке самой колдуньи. У колдуний вообще вкусы странные: не являются ли они колдуньями именно из-за своих вкусов? А может быть, странные вкусы появились у них оттого, что они колдуньи? Не зная ответа, оставляем этот важный вопрос на суд более опытного человека. Больше других собак наша колдунья любила дрянного черного пуделька. Судим мы о нем, разумеется, с позиций человеческой гордыни: с точки зрения природы, дрянных животных не бывает.
Дело в том, что, на взгляд любого человека — о природе судить не беремся, — песик этот был до крайности безобразен: маленький, коротконогий, грязный, по характеру злой, ворчливый, требовательный, он носил в себе все пороки старого холостяка и, как положено, вызывал неприязнь у всех своих товарищей.
Из этого всеобщего отвращения вышла целая история. Броканта, его хозяйка, вначале из чисто женского упрямства привязалась к нему с истинно материнскою нежностью, но со временем любовь эта постепенно выросла до настоящей страсти в пику враждебности, которую к пуделю питали и публично проявляли его товарищи.
Так и случилось, что Броканта стала оказывать ему всяческие знаки внимания, вплоть до того, что кормила его из отдельной миски и в отдельной комнате, страшась, как бы он не умер от истощения, пока другие собаки говорят ему разные гадости и подвергают адским мукам в священные часы обеда и ужина.
Вы знаете, на что способна людская гордыня, не так ли, дорогие читатели? Теперь посмотрите, что может сделать гордыня, присущая животным.
Этот черный пес, этот грязный пудель, в общем, этот Бабилас был — так нам, во всяком случае, кажется — возмутительно уродлив, но, видя, что его ласкают, нежат, лелеют, чествуют, кормят отдельно, в конце концов вообразил, что он самый красивый, изящный, умный, любезный и обворожительный пес на свете. И, раз вбив себе в голову эту мысль, он, вполне естественно, стал, как и любой человек в таких же обстоятельствах, высмеивать себе подобных, бесстыдно их облаивать, дергать за хвосты, кусать за уши, презирая каждого и будучи уверенным в безнаказанности; он важничал, задирал нос, чванился, напуская на себя такой важный вид, что все его товарищи презрительно усмехались, жалостливо пожимали плечами и говорили между собой: «Ну и выскочка!»
Полагаю, дорогие читатели, что вы удостоите меня замечанием:
«Конечно, господин романист, вы можете интерпретировать, воспроизводить, перевирать слова и поступки людей; но, по правде говоря, вы хватили через край, пытаясь внушить нам мысль о том, что собаки говорят, пожимают плечами, усмехаются!»
Что до усмешек и улыбок, позвольте вам заметить, дорогие читатели, что одна моя знакомая собака, беленькая левретка, принадлежащая к самому аристократическому кругу борзых, улыбается всякий раз, как меня видит, показывая мне свои изящные белые зубки; я мог бы даже подумать, что она сердится, если бы всем своим видом она не выражала при этом свою радость. Зовут ее Жизель.
Итак, по моему мнению, собаки умеют улыбаться, потому что моя дорогая Жизель неизменно улыбается мне при встрече.
Не берусь утверждать, что собаки пожимают плечами совсем как люди; я, скорее, неточно выразился: мне следовало сказать не «пожимают плечами», а встряхивают плечами. Не приходилось ли вам множество раз замечать, что, как только собаки познакомились — а вы знаете, каким незатейливым способом собаки сводят знакомство, — та из них, которая считает себя обманутой в своих надеждах (подобно капитану Памфилу, герою написанной мною лет двадцать пять тому назад живописной истории, который обнаруживает негра там, где он надеялся найти негритянку), презрительно встряхивает плечами и уходит? Это факт бесспорный, не оспаривайте его и вы, дорогие читатели.
Теперь перейдем к речи.
Собаки не умеют говорить? Самонадеянные вы люди, если полагаете, что только вас Провидение наделило способностью обмениваться мыслями! Потому только, что вы сами говорите по-английски, по-французски, по-китайски, по-испански, по-немецки, но не говорите «по-собачьи», вы безапелляционно заявляете: «Собаки не умеют говорить!»
Заблуждение! Собаки говорят на своем языке, как вы говорите на вашем. Более того: вы, самонадеянные люди, не слышите, о чем они говорят, а вот они (причем нисколько не чванясь этим) вас понимают. Спросите охотника, умеет ли говорить его пес: он наблюдал, как тот во сне гонит зайца, затевает ссору, вступает в схватку! Так кто же бодрствует внутри спящего пса? Не есть ли это душа, менее совершенная, но уж, конечно, более открытая, чем у нас?
Собаки не умеют говорить? Попробуйте сказать об этом своему трехлетнему сынишке, резвящемуся посреди лужайки с огромным трехмесячным ньюфаундлендом. Дитя и щенок играют словно братья, издавая нечленораздельные звуки во время игр и ласк. Ах, Господи! Да собака просто-напросто пытается разговаривать на языке ребенка, а малыш — на языке животного. На каком бы языке они ни общались, они наверняка друг друга понимают и, может быть, передают один другому на этом непонятном языке больше истин о Боге и природе, нежели изрекли за всю свою жизнь Платон или Боссюэ.
Итак, собаки обладают даром слова, это не вызывает у нас никаких сомнений; а кроме того, у них есть перед нами огромное преимущество: сами говоря по-собачьи, они понимают и французский, и немецкий, и испанский, и китайский, и итальянский языки, тогда как мы, говоря либо по-итальянски, либо по-китайски, либо по-испански, либо по-немецки, либо по-французски, собачьего языка не понимаем.
Вернемся к несчастным тварям Броканты и их тяжелому положению из-за смешных притязаний Бабиласа.
Презрение, которое при каждом удобном случае выказывали товарищи Бабиласу, ничуть не облегчало их жизнь.