Сальватор
Шрифт:
— А-а! — заметил он. — Кажется, ей лучше.
И действительно, девочка стала успокаиваться, конвульсии сменились обыкновенным обмороком.
Незнакомец дождался, пока Рождественская Роза перестала вздрагивать и затихла на кровати, словно неживая.
— Ну что ж, извлечем выгоду из обстоятельств! — сказал он.
И, оставив неподвижно лежавшую Рождественскую Розу на кровати, он подошел к двери и отворил ее.
— Туалетная комната второго выхода не имеет, — отметил он.
Потом открыл раму:
— А это окно?..
И, высунувшись, определил:
— Примерно двенадцать футов!
Наконец направился ко входной двери, вынул одной рукой ключ из замка, а другой — комочек воска из кармана и сделал слепок с ключа.
— Как повезло, что девочка упала в обморок! — проговорил он. — Не то пришлось бы делать на глаз, а это всегда ненадежно… зато теперь…
Он взглянул на слепок и сравнил его с ключом.
— …зато теперь будем действовать наверняка! — закончил он.
Он убрал слепок в карман, вставил ключ в замочную скважину и снова закрыл дверь со словами:
— Как тут не вспомнить славного господина де Вольтера: «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Впрочем…
Незнакомец почесал за ухом, как человек, находящийся во власти противоречивых чувств. Доброе чувство — что случается крайне редко! — взяло верх над дурным.
— Впрочем, не могу же я оставить девочку в таком состоянии! — решил он.
Тут в дверь постучали.
— Кто бы вы ни были, входите, черт вас побери! — пригласил незнакомец.
Дверь распахнулась — на пороге стоял Людовик.
— A-а, браво! — воскликнул господин из Монружа. — Вы пришли как нельзя более кстати, мой юный эскулап, и если когда-нибудь доктор отвечал на зов, можете гордиться, что это вы!
— Господин Жакаль! — поразился Людовик.
— К вашим услугам, дорогой господин Людовик, — отозвался полицейский, предлагая молодому доктору понюшку из табакерки.
Но Людовик оттолкнул руку г-на Жакаля и подошел к кровати.
— Сударь! Что вы сделали с девочкой? — спросил он, будто имел право задавать вопросы.
— Я, сударь? — мягко проговорил тот. — Решительно ничего! Похоже, у нее бывают спазмы.
— Конечно, сударь, но не без причины.
Намочив платок в кувшине с водой, Людовик промокнул лоб и виски девочки.
— Что вы ей сказали? Что вы с ней сделали?
— Сделал? Ничего… Сказал? Ничего особенного, — лаконично отвечал г-н Жакаль.
— И все-таки?..
— Дорогой господин Людовик! Вы же знаете, что нищие, колдуны, некроманты, фокусники, цыгане и гадалки состоят в моем ведении…
— Да.
— Переехав вместе со своими собаками и вороной, Броканта забыла сообщить, в каком квартале ей угодно было избрать новое место жительства, и пришлось направить по ее следу моих людей. Они установили, что старуха живет на улице Ульм, и подали мне рапорт. И так как я знаю, что Броканта — добрая знакомая господина Сальватора, которого я люблю от всего сердца, то я не приказал ее арестовать и препроводить в полицейский участок Сен-Мартен — что было моим правом и даже долгом, — а поспешил зайти к ней сам. Но она, кажется, только что выскочила через окошко вместе с собаками и вороной. Найдя дом пустым и дверь незапертой, я отправился на поиски, заметил лестницу, Поднялся и постучал в какую-то дверь. Как несколько минут назад я вам сказал: «Войдите!», точно так же пригласили и меня, с той лишь разницей, что я застал маленькую Рождественскую Розу не без памяти, а сидевшей за столом: она раскрашивала гравюры. Матери ее не было, и я подумал: не расспросить ли мне пока девчонку! И вот когда она стала вспоминать о своих детских годах, о родителях, о некой госпоже Жерар, приходившейся ей уж не знаю кем, девчонка упала без чувств… Я поднял ее на руки, перенес на кровать, осторожно уложил в постель, как вы видите, дорогой господин Людовик, а тут счастливый случай привел и вас!
Все это казалось таким простым и естественным, что Людовик ни на мгновение не усомнился в том, что именно так все и произошло.
— Ну что ж, сударь, — сказал он. — Если у вас еще остались сомнения относительно Броканты, мы с господином Сальватором готовы за нее поручиться. Впредь обращайтесь, пожалуйста, к нам.
Господин Жакаль поклонился.
— С такими поручителями, господин Людовик… — начал было он, но прервал себя: — Мне кажется, девочка шевельнулась.
— Да, в самом деле, — подтвердил Людовик, продолжая промокать Рождественской Розе лоб, — мне тоже кажется, что она вот-вот откроет глаза.
— В таком случае, — проговорил г-н Жакаль, — я удаляюсь! Возможно, мое присутствие будет ей неприятно… Передайте девочке, господин Людовик, мои извинения за то, что я послужил невольной причиной подобного несчастья.
Еще раз предложив Людовику табаку, от которого молодой доктор снова отказался, г-н Жакаль вышел из комнаты, всем своим видом стараясь показать, как он огорчен, причинив такое беспокойство в доме, принадлежащем приятельнице Людовика и Сальватора.
XIV
ФАНТАЗИЯ НА ДВА ГОЛОСА И ЧЕТЫРЕ РУКИ О ВОСПИТАНИИ ЛЮДЕЙ И СОБАК
В то время как г-н Жакаль торопливо спускался по лестнице с антресолей, занимаемых Рождественской Розой, постоянные жильцы Броканты еще не вернулись в свою комнату, зато там появился необычный обитатель.
Вернемся немного назад.
Среди всеобщего смятения, причиной которого послужило бегство Бабиласа, хозяин Карамельки — знакомый нам пока только по резкому голосу, повергшему Бабиласа в трепет, — увидел, как его собачка свернула за угол, как за ней бросился Бабилас, как потом выскочила из окошка Броканта, как за Брокантой полетела Фарес, как другие собаки последовали за вороной, а пять минут спустя шествие уже замыкал Баболен. То ли хозяин Карамельки сам подготовил (возможно, нам еще предстоит узнать, какую цель он преследовал) свидание двух влюбленных, то ли он нимало не интересовался помолвкой своей воспитанницы, но он вошел к Броканте через дверь сразу после того, как Баболен вылез через окно.
В квартире не было ни души, что ничуть не удивило посетителя.
Засунув руки в широкие карманы редингота, он с равнодушным видом прошелся по комнате Броканты. Однако это равнодушие, из-за которого он напоминал англичанина, посещающего музей, словно ветром сдуло, когда он увидел очаровательный эскиз Петруса; на нем были изображены три колдуньи из «Макбета», совершавшие дьявольский обряд вокруг своего котла.
Он торопливо подошел к картине, снял ее со стены, стал рассматривать сначала с удовольствием, потом с любовью; он тщательно обтер пыль обшлагом рукава и снова стал всматриваться в мельчайшие детали, причем на его лице можно было прочитать восхищение, подобное тому, с каким влюбленный изучает портрет своей невесты; наконец пришелец спрятал эскиз в широкий карман, вероятно, чтобы дома насладиться шедевром в свое удовольствие.