Сальватор
Шрифт:
Господин Жакаль вошел в комнату Броканты как раз в тот момент, когда картина исчезла в кармане незнакомца.
— Жибасье! — воскликнул г-н Жакаль, стараясь не показать удивления перед подчиненным. — Вы здесь? А я думал, что вы на Почтовой улице…
— Там сейчас Карамелька с Бабиласом, — с поклоном доложил прославленный граф Каторжер де Тулон. — Я сделал все, как вы велели, и подумал, что могу пригодиться вашему превосходительству здесь, потому и пришел.
— Благодарю вас за доброе намерение, однако я уже знаю все, что хотел узнать… Идемте, дорогой Жибасье, нам здесь больше нечего делать.
— Вы правы, — согласился Жибасье, хотя по его глазам было ясно, что думает он как раз наоборот. — Верно! Делать здесь больше нечего.
Но большой любитель живописи приметил на противоположной стене картину таких же размеров, что и первая; она изображала путешествие Фауста и Мефистофеля. Он почувствовал, что его непреодолимо тянет к «Фаусту», как недавно привлекли к себе «Колдуньи».
Тем не менее, Жибасье прекрасно умел владеть собой, чем был обязан силе своего разума. Он остановил себя, пробормотав сквозь зубы:
— В конце концов, кто мне мешает вернуться сюда в один из ближайших дней? Было бы глупо не иметь пару, когда за них дают такую хорошую цену! Зайду завтра или послезавтра.
Успокоив себя на этот счет, Жибасье догнал г-на Жакаля, который уже отворил входную дверь и, не слыша шагов своего приспешника, обернулся спросить о причине его задержки.
Жибасье отлично понял беспокойство начальника.
— Я здесь, — доложил он.
Господин Жакаль кивнул подчиненному, проследил за тем, чтобы тот плотно притворил дверь, и, уже выйдя на улицу Ульм, заметил:
— А знаете, Жибасье, у вас бесценная собачка, по-настоящему редкий зверек!
— Собаки как дети, ваше превосходительство, — нравоучительно отвечал Жибасье. — Если вовремя за них взяться, можно сделать и из тех и из других абсолютно все, что вам хочется, то есть по желанию воспитать их послушными или бунтовщиками, святыми или негодяями, идиотами или умниками. Главное — взяться вовремя. Если вы не вдолбите им с раннего детства самые строгие принципы, ничего стоящего из них не выйдет; в три года собаку уже не исправить, как и ребенка в пятнадцать лет. Ведь вы знаете, ваше превосходительство, что способности у человека и инстинкт у животного развиваются из расчета продолжительности их жизни.
— Да, Жибасье, знаю. Но в ваших устах самые банальные истины приобретают прелесть новизны. Вы светоч знания, Жибасье!
Жибасье скромно опустил голову.
— Мое образование началось в семинарии, ваше превосходительство, — сказал он, — а закончил я его под наблюдением опытнейших теологов… или, точнее, я его еще не завершил, потому что пополняю свои познания ежедневно. Но должен сказать, ваше превосходительство, что особенно старательно я изучал принципы, способы и системы воспитания и развращения юношества. О, в этой области мои учителя-иезуиты поднаторели! Я, признаюсь, даже не всегда мог следовать их урокам! Но, расходясь с ними порой во взглядах на некоторые вопросы воспитания, я, думается, очень много почерпнул из их учения. И если мне суждено стать министром народного просвещения, я начну с полного, радикального, абсолютного преобразования нашей воспитательной системы, имеющей тысячи недостатков.
— Не совсем разделяя ваше мнение по этому вопросу, Жибасье, — сказал г-н Жакаль, — я все же считаю, что это серьезное дело заслуживает всяческого внимания. Но позвольте вам заметить, что меня сейчас занимает не столько воспитание детей, сколько вопрос о том, как вам удалось выдрессировать вашу Карамельку.
— О, очень просто, ваше превосходительство!
— А все-таки?
— Как можно меньше ласкал и как можно больше бил.
— Как давно у вас эта собака, Жибасье?
— С тех пор как умерла маркиза.
— Кого вы называете маркизой?
— Свою любовницу, ваше превосходительство, которая и была первой хозяйкой Карамельки.
Господин Жакаль приподнял очки и взглянул на Жибасье.
— Вам довелось любить маркизу, Жибасье? — спросил он.
— Она, во всяком случае, меня любила, ваше превосходительство, — скромно промолвил Жибасье.
— Настоящая маркиза?
— Не могу поручиться, ваше превосходительство, что она когда-нибудь ездила в королевских каретах… но я видел ее бумаги.
— Примите мои поздравления, Жибасье, и в то же время соболезнования, раз вы сообщаете мне и о существовании и о кончине этой аристократической особы… Так она умерла?
— Так она, во всяком случае, утверждает.
— Вас, стало быть, не было в Париже, когда случилась трагедия, Жибасье?
— Нет, ваше превосходительство, я находился на юге.
— Где поправляли свое здоровье, как я имел честь от вас слышать?
— Да, ваше превосходительство… Однажды утром ко мне прибежала Карамелька — немой, если не слепой, свидетель нашей любви. У нее на шее было привязано письмо, в котором маркиза мне сообщала, что находится при смерти в соседнем городе и посылает мне с Карамелькой последний привет.
— О-о, от вашего рассказа слезы наворачиваются на глаза! — заметил г-н Жакаль и громко высморкался, словно бросая вызов ребяческим установлениям благопристойности. — И вы удочерили Карамельку?
— Да, ваше превосходительство. За шесть-восемь месяцев до того я уже взялся за ее воспитание и продолжил его с того, на чем остановился. Она стала мне подругой, наперсницей, и через неделю у меня уже не было от нее тайн.
— Трогательная дружба! — воскликнул г-н Жакаль.
— Да, действительно очень трогательная, ваше превосходительство, потому что в наш век интересы вытеснили чувства, и приятно видеть, что хотя бы животные проявляют знаки внимания, в которых нам отказывают люди.
— Мысль горькая, но верная, Жибасье!
— Углубленное изучение показало, — продолжал Жибасье, что Карамелька умна и чувствительна. Я решил испытать ее ум и пустить в дело ее чувствительность. Сначала я научил ее отличать хорошо одетых людей от нищего сброда. Она за двести шагов распознавала деревенщину и дворянина, аббата и нотариуса, солдата и банкира. Но инстинктивный ужас, который мне так и не удалось в ней изжить, ей внушал жандарм. Напрасно я говорил ей, что эти охранители общества — любимые дети правительства: стоило ей почуять кого-нибудь из них еще издали, пешего или верхового, в штатском или в форме, как она возвращалась ко мне, испуганно поджав хвост и косясь в ту сторону, откуда должен был показаться ее враг. Тогда, не желая причинять несчастному животному излишнее беспокойство, я сворачивал с дороги и находил какое-нибудь убежище, куда не мог проникнуть взгляд естественного врага моей бедной собачки. Я вернулся из Тулона в Париж со всеми предосторожностями…