Сальватор
Шрифт:
— Ну зачем вспоминать о грустном? — вздохнул Ксавье Букмон и поднес к глазам платок.
— Затем, что Церковь не может быть неблагодарной наследницей, брат мой.
Преподав этот урок признательности младшему брату, аббат снова обратился к графу Рапту:
— Он оставил, господин граф, шесть томов неизданных писем духовного содержания, подлинные наставления для христианина, второе «Подражание Иисусу Христу». Мы должны как можно скорее издать эти шесть томов. Вы увидите фрагмент этих писем в следующем номере нашего журнала. Я решил, дорогой мой брат во Христе, пойти навстречу вашим пожеланиям и дать вам возможность принять участие в этом благородном деле, а потому включил вас в список избранных и подписал на сорок экземпляров.
— Вы хорошо сделали, господин аббат, — одобрил будущий депутат, до крови закусив от бешенства губы, но продолжая улыбаться.
— Я был в этом уверен! — воскликнул Сюльпис и снова двинулся к двери.
Однако Ксавье продолжал стоять, будто пригвожденный к месту.
— Что это ты делаешь? — спросил его Сюльпис.
— Это я должен тебя спросить, что ты делаешь, — возразил Ксавье.
— Ухожу! Оставляю господина графа в покое; мне кажется, мы и так отняли у него немало времени.
— Ты уходишь, позабыв о том, ради чего мы, собственно, и пришли.
— Ах, и правда! — воскликнул аббат. — Простите, господин граф… Да, всегда так и бывает: занимаемся мелочами, а о главном-то и забыли.
— Скажи лучше, Сюльпис, что твоя прискорбная скромность помешала тебе побеспокоить господина графа новой просьбой.
— Да, признаться, это правда, — согласился аббат.
— Он всегда такой, господин граф, из него слова клешами не вытянешь.
— Говорите! — предложил г-н Рапт. — Раз уж об этом зашла речь, дорогой аббат, лучше сразу покончить с делом.
— Если бы не вы, господин граф, — начал аббат, вкрадчивым голосом и с видом человека, делающего над собой нечеловеческие усилия, чтобы победить робость, — я бы ни за что не решился… Итак, речь идет о школе, которая ценой больших трудов и жертв основана несколькими братьями и мной в предместье Сен-Жак. Мы хотим, невзирая на возрастающие трудности, купить довольно дорогой дом и занять его с первого этажа до четвертого. Однако на первом этаже живет аптекарь; он также занимает часть антресолей. У него там лаборатория, откуда поднимаются испарения, доносится шум — все это вредно сказывается на здоровье детей. Мы хотели бы найти достойный способ заставить этого беспокойного жильца переехать. Ибо, как говорится, господин граф, дело не терпит отлагательства.
— Я в курсе этого дела, господин аббат, — перебил его граф Рапт, — я виделся с аптекарем.
— Виделись?! — вскричал аббат. — Я же тебе говорил, Ксавье, что это он выходил, когда мы пришли!
— А я говорил, что это не он: я был далек от мысли, что у него хватит наглости явиться к господину графу.
— Ну, как видите, хватило, — ответил будущий депутат.
— Вам достаточно было на него взглянуть, чтобы понять, с кем вы имеете дело, — заметил аббат.
— Я хороший физиономист, господа, и надеюсь, что отлично его разгадал.
— В таком случае вы не могли не обратить внимание на чрезмерно развитые крылья его носа.
— Да, нос у него действительно огромный.
— Это признак самых дурных страстей.
— Так учит Лафатер.
— По этому признаку сразу определишь опасного человека.
— Еще бы!
— Одного взгляда на него довольно чтобы понять: этот человек исповедует опаснейшие политические взгляды.
— Да, он вольтерьянец.
— Вольтерьянец все равно что безбожник.
— Он был жирондистом.
— А жирондист то же, что цареубийца.
— Ясно одно: он не любит священников.
— Кто не любит священников — не любит Бога, а кто не любит Бога — не любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.
— Значит, это точно плохой человек.
— Плохой? — переспросил аббат. — Да это революционер!
— Кровопийца! — поддержал художник. — И мечтает он об одном: разрушить общественный порядок.
— Я так и думал, — сказал г-н Рапт. — Он выглядит слишком невозмутимым — это жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа, что вы дали мне знать о таком человеке.
— Не за что, господин граф, — сказал Ксавье, — мы всего лишь исполнили свой долг.
— Долг каждого честного гражданина, — прибавил Сюльпис.
— Если бы вы могли, господа, представить письменные и неоспоримые доказательства вреда, причиненного этим человеком, можно было бы, вероятно, заставить его исчезнуть, отделаться от него тем или иным способом. Вы можете мне дать такие доказательства?
— Нет ничего проще, — ответил со змеиной улыбкой аббат, — к счастью, все доказательства у нас в руках.
— Все! — подтвердил художник.
Аббат вынул из кармана, как сделал перед тем фармацевт, сложенный вчетверо листок, и подал его г-ну Рапту со словами:
— Вот петиция, подписанная двенадцатью самыми известными врачами квартала, доказывающая, что этот отравитель торгует лекарствами, приготовленными не по правилам. Некоторые из его лекарств несомненно послужили причиной смерти.
— Дьявольщина! Это уже серьезно! — заметил г-н Рапт. — Дайте мне эту петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.
— Самое меньшее, что можно требовать для такого человека, господин граф, — это камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.
— Ах, господин аббат! Вы подаете высокий пример христианского милосердия! — воскликнул граф Рапт. — Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.
— Господин граф! — с поклоном отвечал аббат. — Уже давно я, опираясь на сведения, добытые с огромным трудом, составил вашу биографию. Я ждал лишь такой встречи как сегодня, чтобы опубликовать ее. Я объявлю ее в следующем номере «Горностая». И прибавлю еще одну черту: любовь к человечеству.