Сальватор
Шрифт:
— Поговорим без обиняков, маркиза; давайте объяснимся! Вы любите меня всей душой, не так ли?
— Дорогой Рапт, неужели вы можете в этом сомневаться?
— Я не сомневаюсь. Вот почему я говорю с вами совершенно откровенно. Я стремлюсь к известности, я очень этого хочу. Для меня это to be or not to be [58] , от этого зависит мое будущее. Честолюбие для меня все равно что счастье. Однако это честолюбие должно быть удовлетворено. Я должен стать депутатом, это путь к министерскому портфелю; я хочу быть министром. Монсеньер Колетти обещал, что через ее высочество герцогиню Ангулемскую, духовником которой он состоит, выхлопочет у короля мое назначение. Он исполнил свое обещание?
58
Быть или не быть (англ.).
— Нет, — ответила маркиза.
— Нет?! — изумленно переспросил граф.
— Я даже думаю, что он вряд ли хочет этим заниматься, — продолжала маркиза.
— Послушайте, у меня голова идет кругом!.. Он, что же, отказывается меня поддержать?
— Наотрез.
— Он сам так сказал?
— Именно так он мне и сказал.
— Ах, вот что! Он, стало быть, запамятовал, что именно я помог ему стать епископом и что благодаря вашей помощи он попал в окружение ее высочества герцогини Ангулемской?
— Все это он помнит. Однако, как он говорит, он не может пойти на сделку с собственной совестью.
— Его совесть!.. Его совесть!.. — пробормотал граф Рапт. — Какому ростовщику он ее заложил и кто из моих недругов дал ему денег, чтобы выкупить ее?
— Дорогой граф! Дорогой граф! — вскрикнула маркиза и перекрестилась. — Я вас не узнаю. Страсть вас ослепляет!
— Действительно, я от отчаяния готов биться головой о стену. Еще один, кого я считал купленным, а он хочет получить деньги раньше, чем продаст свою шкуру! Дорогая маркиза! Садитесь в карету… У вас сегодня приемный день, не так ли?
— Да.
— Поезжайте к монсеньеру Колетти и пригласите его к себе.
— Что вы такое говорите?! Уже слишком поздно.
— Скажете, что хотели пригласить его лично.
— Я только что от него и словом не обмолвилась о приглашении.
— Как же так?! Вы знаете, что у меня мало времени, и не заставили его поехать вместе с вами?
— Он отказался, отговорившись тем, что, если бы он был вам нужен, вы сами приехали бы к нему.
— Я поеду завтра.
— Будет слишком поздно.
— Почему?
— К тому времени выйдут газеты, и то, что захотят сказать против вас, окажется напечатано.
— Что же он может сказать против меня?
— Кто же знает?
— Как это кто? Объяснитесь!
— Монсеньер Колетти, как вы знаете, взялся обратить княгиню Рину в католическую веру.
— Разве это уже не было сделано?
— Нет, однако она чахнет с каждым днем. Кроме того, он исповедник вашей жены.
— О, Регина не могла ничего сказать против меня.
— Кто знает! На исповеди…
— Сударыня! — с негодованием воскликнул граф Рапт. — Даже для самых захудалых служителей Церкви тайна исповеди священна.
— Да, в конце концов, мне-то откуда знать! Но если хотите получить от меня совет…
— То… что?
— Садитесь-ка сами в карету и поезжайте к нему с миром.
— Да у меня на сегодня назначены еще три-четыре посетителя!
— Примите их завтра.
— Я потеряю их голоса.
— Лучше потерять три голоса, чем тысячу.
— Вы правы… Батист! — закричал г-н Рапт, названивая в колокольчик. — Батист!
На пороге появился лакей.
— Карету! — приказал граф. — И пришлите ко мне Бордье.
Спустя минуту в кабинет вернулся секретарь.
— Бордье! — сказал граф. — Я выйду по потайной лестнице. Отошлите всех посетителей.
Торопливо поцеловав маркизе ручку, г-н Рапт поспешил прочь из кабинета, однако успел услышать, как г-жа де Латурнель сказала секретарю:
— А теперь, Бордье, мы подумаем, не правда ли, как отомстить за смерть Толстушки!
XXXVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ДВА АВГУРА НЕ МОГУТ СМОТРЕТЬ ДРУГ НА ДРУГА БЕЗ СМЕХА
Граф Рапт примчался на улицу Сен-Гийом, где находился особняк его преосвященства Колетти.
Монсеньер занимал флигель, расположенный между двором и садом. Это был прелестный уголок, гнездышко, достойное поэта, влюбленного или аббата, открытое полуденным лучам, но тщательно спрятанное от лютых северных ветров.
Внутреннее убранство флигеля с первого взгляда выдавало утонченную чувственность святого человека, который здесь жил. Согретый воздух, благоуханный, располагающий к сладострастию, охватывал вас, едва вы попадали внутрь, и если бы вас ввели в комнаты с завязанными глазами, вы, вдохнув аромат, решили бы, что оказались в одном из таинственных, опьяняющих будуаров, в которых щёголи времен Директории славословили и воскуряли фимиам.
Слуга — по виду не то придверник-мирянин, не то духовное лицо — пригласил графа Рапта в небольшую полуосвещенную гостиную, располагающуюся рядом с приемной.
— Его преосвященство сейчас очень занят, — доложил слуга, — не знаю, сможет ли он вас принять. Однако не угодно ли вам назвать свое имя?..
— Доложите о графе Рапте, — приказал будущий депутат.
Слуга низко поклонился и вошел в приемную.
Несколько мгновений спустя он вернулся и сообщил:
— Его преосвященство примет господина графа.
Полковнику не пришлось слишком долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и из приемной в сопровождении монсеньера Колетти вышли два человека. Граф не сразу разглядел в полумраке их лица, но тут же узнал братьев Букмонов: только они умели так раболепно кланяться.
Это в самом деле были Сюльпис и Ксавье Букмоны.
Господин Рапт поклонился им как мог любезнее и вошел в приемную в сопровождении епископа, который ни за что не хотел проходить первым.
— Я никак не ожидал, что вы окажете мне честь и доставите удовольствие своим визитом именно сегодня, господин граф, — начал его преосвященство, указав графу Рапту на козетку, и сел сам.