Сальватор
Шрифт:
И люди, только что условившиеся на следующий день убить друг друга, вышли из особняка, если можно так сказать, под руку, словно друзья.
Господин де Маранд снова увидел Камилла де Розана.
Креол выходил из экипажа.
— Я уже во второй раз сегодня имею удовольствие встретить вас почти на том же месте, — заметил банкир.
— Ну, стало быть, и я так же, — отозвался Камилл. — Такие случайности имеют место во все времена, Мольер даже написал, кажется, на эту тему стихи: «Здесь мне истинно везет…» [65] и так далее, и так далее.
65
«Школа жен», IV, 6. — Перевод В. Гиппиуса.
— Если вы имеете что-нибудь сказать господину де Вальженезу, — продолжал банкир, — поторопитесь, поскольку он и сам подтвердит вам, что очень спешит.
— Вы в самом деле пришли ко мне, дорогой друг? — спросил Лоредан, протянув Камиллу руку.
— Ну, конечно, — кивнул креол и слегка покраснел.
— В таком случае очень сожалею: я ухожу, — сообщил Лоредан, усаживаясь в карету г-на де Маранда. — Но вы зайдите: сестра дома; надеюсь, повидаться с ней вам будет не менее приятно, чем со мной. Прощайте или, вернее, до свидания!
Лошади понеслись галопом.
Спустя десять минут г-н де Вальженез вошел в Палату пэров и попросил слова.
X
О РЕЧИ ГОСПОДИНА ЛОРЕДАНА ДЕ ВАЛЬЖЕНЕЗА В ПАЛАТЕ ПЭРОВ И О ТОМ, ЧТО ЗА НЕЙ ПОСЛЕДОВАЛО
Победа в Наварринском сражении, последнем ответном действии Европы против Азии, только что была куплена ценой шести лет нескончаемых сражений и титанической борьбы. Современные Эпаминонды, Алкивиады, Фемистоклы удивляли весь мир. Казалось, они отыскали, подобно Тесею, тяжелые мечи своих отцов, сокрытые на полях Марафона, Левктр и Мантинеи.
После многих лет бездействия в греках возродилось чувство независимости; повеяло французской революцией, и вся Европа воспряла от сна. Греков воспевали Гюго и Ламартин, за них погиб Байрон. Их цель в каком-то смысле стала делом Франции, и их поражение так же причиняло огорчение, как радовали их победы.
Но, по мере того как это чувство охватывало всю нацию, г-ну де Виллелю оно нравилось все меньше, а мы помним: он, больше чем кто бы то ни было, проявил враждебность к эллинской революции.
Поэтому когда г-н Лоредан де Вальженез, известный своими ультрароялистскими взглядами, попросил слова, половина или даже три четверти членов Палаты, разделявшие мнения уважаемого пэра, в один голос закричали:
— Говорите! Говорите!
Вкратце перечислив основные этапы восстания, г-н де Вальженез стал под аплодисменты всего зала оплакивать страшные события, которые кое-кто превозносил как победу.
— Тем не менее, — заявил он, — нам не в чем упрекнуть правительство большинства; из рыцарского чувства, восходящего еще ко временам крестовых походов, оно допустило эту роковую коалицию против турок. Обратим же весь наш гнев, проявим всю нашу суровость против тех, кто действительно ее заслужил, кто из безумия или ради личной выгоды поддерживает революции в других странах, не имея возможности поднять бунт у себя дома. Я не хочу никого называть, — прибавил оратор, — однако имя одного известного банкира у всех на устах. Известно, в какой кассе революция черпает питающие ее сокровища. И, обращаясь мыслью к недавним волнениям в Париже, я хочу задать вам, господа, вопрос — пусть даже мне придется заплатить за него своей кровью: уж не один ли и тот же человек субсидирует бунтовщиков Греции и парижских греков?
Это сопоставление вызвало гром аплодисментов. Имя г-на де Маранда передавалось из уст в уста. В Палате пэров банкира не любили: его стремительный взлет, неожиданное назначение в министерство финансов отнюдь не улучшили отношения к нему. И теперь все были просто счастливы, что г-н де Вальженез публично его оскорбил.
Впрочем, среди общего одобрения раздалось и несколько голосов, выражающих несогласие.
Генерал Эрбель перебил молодого пэра и с места выразил протест, требуя от г-на де Вальженеза взять назад свои слова, имеющие характер грубого оскорбления.
— Ну и пусть будет оскорбление, — заявил в ответ г-н де Вальженез, — раз вы принимаете правду за оскорбление!
— Но не может же быть, чтобы вы всерьез обвиняли господина де Маранда в субсидировании бунтовщиков с улицы Сен-Дени! — воскликнул другой пэр.
— Это вы его назвали, сударь, а не я, — вызывающе бросил г-н де Вальженез.
— Иезуит! — пробормотал генерал достаточно громко для того, чтобы его услышали.
Господин де Вальженез сейчас же подхватил это слово, но не рассердился, как можно было ожидать.
— Если генерал полагает, что оскорбил меня, назвав иезуитом, — сказал молодой пэр, — он глубоко заблуждается. Это все равно как если бы я назвал его солдатом. Я не думаю, что он увидит в этом что-то для себя обидное.
На этом дискуссия была закончена, и все перешли к повестке дня.
Вернувшись около пяти часов домой, генерал Эрбель застал у себя г-на де Маранда.
Банкиру уже рассказали об инциденте в Палате во всех его подробностях.
При виде банкира генерал догадался о причине его прихода; он протянул ему руку и предложил сесть.
— Генерал! — начал банкир. — Я с величайшим удивлением узнал, что господин де Вальженез оскорбил меня в Палате пэров, не называя, правда, по имени, но весьма недвусмысленно меня обрисовав. В то же время я с удовлетворением и гордостью узнал, что вы меня защищали. Получить оскорбление от господина де Вальженеза и поддержку от вас — вдвойне честь для меня. И я решил, не теряя времени, поблагодарить вас за участие.
Генерал поклонился с таким видом, будто хотел сказать: «Я лишь исполнил долг порядочного человека».
— Кроме того, — продолжал банкир, — у меня появилась надежда: раз вы встали на мою сторону, когда я вас не просил, вы вряд ли меня покинете, если я захочу ответить на полученное оскорбление.
— Я в вашем распоряжении, дорогой мой господин де Маранд. Клянусь честью: хорошо зная вас, я еще там, в Палате, не дожидаясь вашего прихода ко мне, хотел потребовать от вашего имени удовлетворения у оскорбителя.
— Счастлив вашим вниманием, генерал, ведь это свидетельство того, как высоко вы меня цените.