Сальватор
Шрифт:
— Его провела сюда моя камеристка Натали.
— А откуда у вас это создание, дорогая?
— Мне порекомендовала ее мадемуазель Сюзанна де Вальженез.
— Эта тоже плохо кончит, — нахмурившись, пробормотал банкир. — Боюсь или, вернее, надеюсь, что так и будет. Однако чем, по-вашему, закончится это происшествие? Господин Жан Робер непременно будет драться с господином де Вальженезом на дуэли!
— О нет, сударь, — запротестовала г-жа де Маранд.
— Как нет? — с сомнением произнес г-н де Маранд. — Вы же сами сказали, что он вызвал негодяя на дуэль, а теперь уверяете, что они не будут драться!
— Нет! Господин Жан Робер обещал, что не будет с ним драться. Он мне поклялся.
— Это невозможно, дорогая Лидия.
— Повторяю, что он мне поклялся.
— А я повторяю, что это невозможно.
— Сударь! Он дал мне слово, а вы сами мне сто раз говорили, что господин Жан Робер — человек чести, — продолжала настаивать г-жа де Маранд.
— И готов повторять вам это, дорогая, до тех пор пока не поверю в обратное. Но есть клятвы, которым честный человек изменяет именно потому, что он честный человек. А клятва не драться в сложившихся обстоятельствах — как раз такого рода.
— Как, сударь? Неужели вы полагаете?..
— Я думаю, что Жан Робер будет драться. Не только думаю: я в этом совершенно убежден.
Госпожа де Маранд невольно уронила голову на грудь.
Поза ее выражала глубокую подавленность.
«Бедняжка! — подумал г-н де Маранд. — Она боится, что ее любимый погибнет!»
— Дорогая! — произнес он, взяв жену за руку. — Угодно вам выслушать меня спокойно, то есть без смущения, без волнения, без страха? Клянусь: единственная цель моего визита — вас успокоить.
— Слушаю вас, — вздохнула Лидия.
— Так вот, — продолжал г-н де Маранд, — что бы вы подумали о господине Жане Робере (прошу заметить, что я говорю с вами как отец или священник и хочу, чтобы вы спросили свое сердце), — что бы вы подумали о господине Жане Робере, если бы он не защитил вас от человека, глубоко вас оскорбившего и способного повторить оскорбление? Что вы подумаете о его гордости, чести, отваге, даже любви, если он, просто потому что вы его об этом попросили, не станет драться с человеком, нанесшим вам подобную обиду?
— Не спрашивайте, сударь! — воскликнула несчастная женщина. — У меня путаются мысли, а когда я пытаюсь рассудить все сердцем, то понимаю ничуть не больше, чем разумом.
— В третий раз вам повторяю, Лидия, что я пришел вас успокоить. Давайте вместе предположим, что господин Жан Робер будет драться, что, откровенно говоря, явилось бы необходимым доказательством его любви к вам, хотя я со своей стороны клянусь, что он драться не будет.
— Вы клянетесь? — вскричала г-жа де Маранд, пристально глядя на мужа.
— Да, я, — подтвердил банкир, — а моим клятвам вы можете доверять, Лидия. Ведь, к несчастью, — грустно прибавил он, — мои клятвы не любовные.
Госпожа де Маранд просияла от счастья, но банкир словно не замечал этой эгоистичной радости.
Он продолжал:
— Как будет встречена в свете, позвольте вас спросить, дорогая Лидия, новость о дуэли между господином Жаном Робером и господином де Вальженезом? Чему ее припишут? Начнут выдвигать самые нелепые предположения, пока не всплывет правда. Ведь между поэтом и фатом никакого другого соперничества быть не может. Я окажусь по воле обстоятельств втянут в эту историю. А ведь ни мне, ни вам этого не хочется, верно? Я убежден, что и господин Жан Робер к этому не стремится. Так что не беспокойтесь, дорогая, и положитесь на меня. Простите, что я невольно причинил вам беспокойство в поздний час.
— Что же будет?.. — отважилась спросить г-жа де Маранд; на ее лице отразился ужас: она начала смутно догадываться, что именно ее муж займет во всем этом деле место любовника.
— Ничего необычного не произойдет, дорогая Лидия, — продолжал банкир, — я берусь все уладить наилучшим образом.
— Сударь! Сударь! — взволнованно воскликнула г-жа де Маранд, привскочив на постели, так что ее белая шея и округлые плечи, это бесценное сокровище, предстали взору банкира. — Сударь! Вы будете из-за меня драться?
Господин де Маранд задрожал от восхищения.
— Дорогая моя! — молвил он. — Клянусь, что сделаю все возможное, дабы вы как можно дольше были уверены в моей почтительнейшей нежности.
Он встал и в третий раз поцеловал жене руку:
— Усните с миром!
Госпожа де Маранд схватила обе его руки и, целуя их, проникновенно сказала:
— О сударь, сударь! Отчего же вы меня не полюбили!
— Тсс! — приложил г-н де Маранд палец к губам. — Не будем говорить о веревке в доме повешенного.
Взяв свечу и портфель, г-н де Маранд удалился так же тихо, как и вошел.
VIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ДЕ МАРАНД ЧРЕЗВЫЧАЙНО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕН
Господин фон Гумбольдт, великий философ и геолог, сказал как-то по поводу того, какое впечатление производят землетрясения:
«Это впечатление объясняется не тем, что в нашем воображении возникают бесчисленные образы катастроф, память о которых сохранила история. Нас поражает то, что мы вдруг теряем врожденную веру в устойчивость земной тверди. С самого детства мы привыкли к контрасту между подвижностью океана и неподвижностью земли. Все свидетельства наших чувств укрепили нас в этой уверенности; но стоит земле дрогнуть, и этой минуты довольно, чтобы разрушить опыт всей нашей жизни. Неожиданно открывается неведомая мощь: покой в природе был не более чем иллюзией, и мы вдруг чувствуем, что оказались безжалостно отброшены в хаос разрушительной силы».
У этого физического впечатления есть эквивалент — впечатление морального свойства, которое приобретается через несколько лет супружеской жизни, когда, после того как мужчина обожал свою жену и полностью ей доверял, он внезапно видит, что у него под ногами разверзлась бездна сомнения.
И действительно: знаете ли вы положение более тяжелое, горестное, плачевное, чем то, в котором оказывается мужчина, крепко привязавшийся к женщине, проживший с ней бок о бок годы в полной безмятежности и вдруг почувствовавший, что его вере и спокойствию нанесен удар? Сомнение, берущее начало в женщине, которую он любит, распространяется на все мироздание. Он начинает сомневаться в себе, в других, в Божьей благодати. Наконец он становится похож на того, о ком говорит г-н фон Гумбольдт и кто прожил тридцать лет в полной уверенности, что у него под ногами твердая почва, но неожиданно чувствует, что она дрожит и уходит у него из-под ног.