Сальватор
Шрифт:
Действие происходит в тот же вечер, когда г-жа де Маранд вернулась в Париж.
Госпожа де Маранд пользуется правом, данным ей мужем раньше и остающимся в силе и теперь, когда в новом кабинете министров он получил портфель министра финансов. Сейчас она говорит о любви с нашим другом Жаном Робером. Молодой человек сидит или, точнее, стоит на коленях (мы же сказали, что комната представляла собой часовню любви) перед здешним божеством и рассказывает нескончаемую нежную историю — их так хорошо умеют нашептывать все влюбленные: ушко любящей женщины никогда не устает их слушать.
В ту минуту как мы вводим вас в храм, Жан Робер обнимает тонкую гибкую талию молодой женщины и, заглядывая ей в глаза — словно все ее чувства не написаны у нее на лице и он хотел бы заглянуть в самую глубину ее души, — спрашивает:
— Какое, по-вашему, чувство из пяти наименее нам дорого, любовь моя?
— Все чувства, как мне кажется, одинаково мне дороги, когда вы здесь, мой друг.
— Спасибо. И все-таки не считаете ли вы, что следовало бы отдать предпочтение одному или одним из них перед другим или другими?
— Да, пожалуй; кажется, я открыла шестое чувство.
— Какое же, мой любимый Христофор Колумб из «Страны Нежных Чувств»?
— Когда я жду вас, любимый мой, я больше не вижу и не слышу, не дышу, не различаю запахов, не осязаю: словом, я нахожусь во власти ожидания, это чувство и представляется мне наименее необходимым.
— Так вы меня в самом деле ждали?
— Неблагодарный! Да разве я не жду вас все время?!
— Дорогая Лидия! Как бы я хотел, чтобы это была правда!
— Боже милосердный! И он еще сомневается!
— Нет, любовь моя, я не сомневаюсь, я страшусь…
— Чего вы можете страшиться?
— А чего обыкновенно боится счастливый человек, которому больше нечего желать, нечего просить у Бога, даже рая, — он боится всего!
— Поэт! — кокетливо обратилась г-жа де Маранд к Жану Роберу, целуя его в лоб. — Вы помните, что сказал ваш предшественник Жан Расин:
Бог страшен, Авенир, мне, а более никто! [63]— Ну хорошо, допустим, я боюсь Бога, а больше никого и ничего. Какому же богу молитесь вы, милый ангел?
63
«Гофолия», I, 1. — Перевод Г. Адлера.
— Тебе! — выдохнула она.
Услышав ее нежное признание, Жан Робер еще крепче сжал ее в объятиях.
— Я лишь ваш возлюбленный, — рассмеялся он в ответ, — а вот ваш настоящий любовник, ваш истинный бог, Лидия, это свет. И так как вы посвящаете этому божеству большую часть жизни, то я лишь одна из ваших жертв.
— Клятвопреступник! Отступник! Богохульник! — отпрянув от молодого человека, вскричала Лидия. — Зачем мне свет, если в нем нет вас?
— Вы хотите сказать, дорогая, чем я был бы для вас, не будь света?
— Он еще упорствует! — снова отстраняясь от Жана, промолвила г-жа де Маранд.
— Да, любимая, упорствую! Да, я думаю, что вы не можете жить без света и что, закружившись в кадрили и вальсе, вы бываете так увлечены, очарованы, околдованы, что думаете обо мне не больше, чем о пылинке, поднятой вашими атласными башмачками. Вам нравится вальс, он вам под стать, как вы под стать ему. Однако для меня настоящая пытка видеть вас или знать, что вас, задыхающуюся, с обнаженными руками, плечами и шеей, сжимают в объятиях десятки фатов, над которыми вы, безусловно, посмеиваетесь, но ведь они в мыслях обладают вами, в тот момент как вы им отдаетесь в танце!
— О, продолжайте, продолжайте! — воскликнула г-жа де Маранд, окидывая поэта любовным взглядом; ей нравилось, что молодой человек ее ревнует.
— Вы, может быть, находите, что я несправедлив, эгоистичен, — продолжал между тем Жан Робер. — Про себя вы думаете, — я читаю ваши мысли, — что мои театральные или литературные успехи — такое же развлечение, как ваши победы в свете. Увы, дорогая, не чистоту души я выставляю перед публикой напоказ, как вы выставляете перед ней девственное сокровище ваших плеч. Я отдаю ей свои мысли, наблюдения, знания. Мир открывает передо мной свои раны, и я стараюсь если не вылечить их, то, по крайней мере, указать на них нашим законодателям, а они для общества то же, что врачи для тела. Но вы, Лидия, отдаете толпе всю себя. Цветы, жемчуга, рубины, бриллианты, которыми вы украшаете свое прекрасное тело, словно магниты, притягивают к себе взгляды. Я не раз наблюдал за тем, как вы собираетесь на бал. Казалось, вы готовитесь завоевать целое королевство. Никогда полководец, отправляющийся завоевывать заморские страны, никогда Вильгельм Нормандский на своем корабле, никогда Фернан Кортес, сжигающий свои суда, не составляли планы кампании тщательнее вас. Вот почему я все еще сомневаюсь в вашей любви, несмотря на то что вы представляете мне неизмеримые доказательства ее.
— Я люблю тебя, — сказала г-жа де Маранд, привлекая его к себе и горячо целуя. — Вот мой ответ.
— Да, ты меня любишь, — подхватил поэт, — ты очень меня любишь, но в любви «очень» не означает «достаточно».
— Послушай! — строго проговорила она. — Поговорим хоть один раз серьезно. Есть ли в свете женщина, пользующаяся такой свободой, как я?
— Нет, разумеется, однако…
— Позволь мне договорить и не перебивай. Мысль — дикая птица, пугающаяся малейшего шума. Итак, я сказала, что для замужней женщины я пользуюсь самой безграничной свободой, какая только доступна женщине. В обмен на эту свободу единственное, что требует от меня муж — быть гостеприимной хозяйкой его дома, настоящей светской дамой. Знаешь, чего он хочет, когда возвращается домой? Видеть меня приветливо улыбающейся, чтобы отдохнуть от своих цифр и расчетов. Знаешь, чего он ждет, когда уходит? Братского рукопожатия, вселяющего в него уверенность, что он оставляет у себя дома друга. И я на всех парусах пустилась в океан, зовущийся светом, изо всех сил пытаясь не налететь на рифы. Однажды лунной ночью я увидела вдали прекрасную, окутанную серебристым светом страну, манившую меня похожими на звезды цветами. Я крикнула: «Земля!», причалила, ступила на землю, возблагодарила Господа, приведшего меня в страну моих снов, а в этой стране жил ты.
— О любовь моя! Любовь моя! — прошептал Жан Робер, целуя Лидию, и покачал головой.
— Дай мне договорить, — ласково отстранила она его. — Очутившись в прекрасной стране своих снов, я прежде всего подумала, что останусь здесь навсегда. Но жадный океан был рядом, он не хотел выпускать свою жертву, как сказали бы вы, поэты. Он привлекал меня к себе, шелковисто-атласная кружевная волна кричала мне: «Возвращайся к нам, если не навсегда, то хотя бы время от времени, если хочешь сохранить свою свободу!» И я возвращалась всякий раз, как слышала этот властный голос; я возвращалась, чтобы уплатить дань. Я плачу ее со слезами на глазах, но это цена моей свободы. Вот моя исповедь, а в заключение я хочу привести поэту-мизантропу три строки другого поэта, еще большего мизантропа:
Ты светский человек, а значит — раб приличий; Их надо соблюдать, как требует обычай, А крайностей велит нам разум избегать. [64]— Молчи! Я люблю тебя! Люблю! — страстно вскричал Жан Робер.
— Будь по-твоему! — кивнула она, покорно принимая поцелуи Жана Робера, но не отвечая ему тем же, будто в глубине души еще сердилась на него. — Раз мы обо всем договорились, вернемся к тому, с чего мы начали разговор. Вы у меня спрашивали, какое чувство наименее значительно, а я вам сказала, желая вам понравиться, что это — чувство ожидания. Что вы на это ответите?
64
Мольер, «Мизантроп», I, 1. — Перевод Г. Адлера.