Сальватор
Шрифт:
Тем временем Жибасье бесновался под тележкой, словно Энкелад под горой Этной.
Это его и сгубило.
Жан Бык подбежал к тележке, чтобы выяснить, почему она раскачивается. Он увидел голову, высунувшуюся сквозь одну из дубовых стенок тележки.
Только теперь плотник узнал Жибасье.
— Ах, негодяй! Так это ты?! — вскричал он.
— Что значит «ты»? — отозвался каторжник.
— Воздыхатель Фифины!
— Клянусь вам, я не знаю, что вы имеете в виду! — воскликнул Жибасье.
— Сейчас объясню! — прорычал Жан Бык.
Позабыв о том, что происходит вокруг, он занес тяжелый кулак и с глухим звуком опустил его на голову Жибасье.
В то же мгновение Жана Быка тряхнуло и он оказался под брюхом лошади.
Это граф Рапт брал баррикаду приступом.
Задние ноги его лошади застряли между деревянными балками и булыжником, передние же попали между оглоблями тележки.
Жану Быку пришлось лишь немного поднатужиться, и он опрокинул лошадь, чувствовавшую себя неуверенно, так как почва уходила у нее из-под ног.
Он напрягся и выкрикнул:
— Стоять, полковник!
Плотник все делал на совесть: лошадь и всадник рухнули на мостовую, а точнее, на камни.
Жан Бык собирался прыгнуть на полковника Рапта и, по всей вероятности, обошелся бы с ним так же, как с Жибасье, но тут всадники, ненамного отстававшие от полковника, с саблями наголо появились всего в нескольких метрах от баррикады.
— Сюда, сюда, старина! — послышался охрипший голос, и Жану показалось, что он его узнает.
Плотник почувствовал, что кто-то тянет его за полу куртки.
Он вскочил и бросился на дорогу, не обратив внимания на то, кто пытался его предупредить, и оставив позади себя неподвижные тела Карманьоля и Овсюга, ставшие частью баррикады, которую брала приступом кавалерия полковника Рапта.
Не вспомнил он и о Жибасье, застрявшем в тележке.
Он смутно понимал, что должен сам позаботиться о собственном спасении.
Инстинкт самосохранения повелевал ему выйти на мостовую.
Там он снова услышал тот же хриплый голос:
— Ближе к домам, ближе, иначе вы мертвец!
Он обернулся и узнал скомороха Фафиу.
Хороший совет, даже если его подал враг, остается хорошим советом. Однако Жан Бык всегда руководствовался первым побуждением и не мог признать справедливость этой максимы. Он видел в Фафиу лишь бывшего дружка мадемуазель Фифины, заставившего его пережить мучительные минуты ревности.
Он пошел прямо на несчастного шута, скрежеща зубами, сжимая кулаки и бросая на него угрожающие взгляды.
— A-а, это ты, проклятый паяц?! И ты еще смеешь мне указывать: «Сюда, старина!»? — проревел плотник.
— Да, именно так, господин Бартелеми, — пролепетал Фафиу. — Я не хотел, чтобы с вами случилось несчастье.
— А почему это ты не хотел, чтобы со мной случилось несчастье?
— Потому что вы хороший человек!
— Значит, когда ты сказал: «Сюда, старина!», ты не собирался меня дразнить? — спросил Жан Бык.
— Вас? Дразнить? — задрожал шут. — Да нет же, я просто хотел вас предупредить. Вон, смотрите, сейчас солдаты будут стрелять! Скорее бежим вот сюда. У меня здесь живет одна знакомая, мы можем переждать у нее.
— Ладно, ладно! — проворчал Жан Бык. — Не нужны мне ни твои советы, ни твое покровительство.
— Да пригнитесь хотя бы, пригнитесь! — крикнул Фафиу, пытаясь притянуть великана к себе.
Но в эту самую минуту плотника окутало облако дыма, раздался оглушительный грохот, засвистели пули, и Фафиу упал к его ногам.
— Тысяча чертей! — выругался Жан Бык, грозя солдатам кулаком. — Так здесь убивают?
— На помощь, господин Бартелеми! На помощь! — пролепетал шут слабеющим голосом.
Этот призыв тронул славного плотника до глубины души. Он наклонился, подхватил Фафиу поперек туловища и открыл ногой дверь, на которую ему указывал шут и которую на всякий случай прикрыли во время их спора.
Он исчез в подъезде в то самое время, как г-н Рапт поднял свою лошадь, прыгнул в седло и закричал:
— Изрубить негодяев! Расстрелять!
Отряд всадников понесся на баррикаду.
Восемьдесят лошадей, пущенных в галоп, проскакали по телам Карманьоля и Овсюга.
Помолитесь за спасение их душ!
Зато Жибасье удалось высвободить голову, он дополз до основания баррикады и с большим трудом добрался до тротуара как раз напротив того места, где исчез Жан Бык, унося Фафиу.
— Ну вот, мы в подъезде, — проговорил плотник. — Куда теперь?
— Шестой этаж, — едва слышно выдохнул шут и лишился чувств.
Великан миновал пять этажей не останавливаясь: паяц в его сильных руках весил не больше, чем ребенок в руках обыкновенного человека. Добравшись до нужного этажа — а это был самый последний, — Жан Бык остановился: на площадку выходили семь или восемь дверей.
Не зная, куда постучать, он спросил совета у Фафиу. Но несчастный актер не подавал признаков жизни: он смертельно побледнел, губы у него посинели, а глаза закатились.
— Эй, малый! — взволновался Жан. — Э-гей, отзовись!
Фафиу оставался все так же недвижим.
При виде его бледности и недвижности плотник смягчился и, пытаясь скрыть от самого себя охватившее его волнение, пробормотал:
— Малый! Вот черт! Эй, малый, очнись! Не можешь же ты умереть, черт побери! До чего глупые у тебя шутки!