Сальватор
Шрифт:
— Так не бывает! — возмутился Лоредан.
— Как видите, бывает, — заметил второй секундант г-на де Маранда, а тот, с пистолетом под мышкой и пером в зубах, спокойно дочитывал свой ордонанс, перед тем как его подписать.
— Предупреждаю вас, что вся эта комедия не имеет ко мне никакого отношения и я убью этого господина как собаку, — скрипнув зубами, пригрозил г-н де Вальженез.
— Не думаю, сударь, — с сомнением произнес граф.
Лоредан опустил глаза под мрачным взглядом генерала.
— Итак, сударь, я к вашим услугам, — не отрываясь от бумаг, заявил г-н де Маранд.
— Подавайте сигнал! — приказал Лоредан.
Секунданты переглянулись, чтобы одновременно подать знак.
Надо было трижды хлопнуть в ладоши.
На счет «раз» противники должны были взвести курок, на счет «два» — встать в позицию, на «три» — двинуться друг другу навстречу.
Итак, на счет «раз» г-н де Маранд взялся правой рукой за пистолет и взвел курок.
Но на счет «два» и «три» он взял перо и приготовился писать.
— Хм-хм! — кашлянул генерал Пажоль, предупреждая г-на де Маранда, что настала решительная минута и противник пошел на него.
В этот момент г-н де Маранд покончил с последним ордонансом. Он выронил его из левой руки, а правой бросил перо.
Затем он поднял голову, резким движением отбросив волосы назад, и они легли ему на лоб привычной волной.
Его лицо было совершенно невозмутимо.
— Наш спор на сто луидоров остается в силе, генерал? — с улыбкой спросил он, не пытаясь уклониться от выстрела противника.
— Да, — подтвердил генерал. — Лучше бы я их проиграл.
В эту минуту Лоредан дошел до барьера и выстрелил.
— Вы проиграли, генерал, — заметил г-н де Маранд.
Он выхватил пистолет из-под левой руки и выстрелил не целясь.
Господин де Вальженез повернулся вокруг себя и упал лицом в землю.
— Ну вот, — произнес банкир, бросив пистолет и подняв с земли ордонанс, — я не зря прожил день. В четверть десятого я выиграл сто луидоров и избавил мир от негодяя.
Тем временем Сальватор бросился вместе с двумя молодыми людьми на помощь раненому.
Господин де Вальженез корчился на траве, крепко сжав кулаки. Он смертельно побледнел, на губах у него выступила кровавая пена, глаза ничего не выражали.
Сальватор расстегнул ему фрак, жилет, разорвал рубашку и обнажил рану.
Пуля вошла под правый сосок и, пробив грудь, достигла сердца.
Внимательно осмотрев рану, Сальватор поднялся, не говоря ни слова.
— Есть ли опасность смерти? — спросил Камилл де Розан.
— Тут не просто опасность, а смертельный случай, — ответил Сальватор.
— Как?! Неужели ни малейшей надежды? — вступил в разговор второй секундант.
Сальватор еще раз взглянул на раненого и отрицательно покачал головой.
— Итак, вы утверждаете, что наш друг не выживет, получив такое ранение? — продолжал Камилл.
— Так же, сударь, как не выжил Коломбан, не вынесши страдания, — строго заметил Сальватор.
Камилл вздрогнул и отпрянул.
Сальватор поклонился и присоединился к двум генералам. Те поинтересовались состоянием раненого.
— Ему осталось жить не больше десяти минут, — отозвался Сальватор.
— Вы ничем не можете ему помочь? — спросили секунданты.
— Абсолютно ничем.
— Да смилуется над ним Господь! — сказал г-н де Маранд. — Едемте, король ждет.
XII
ПАСТОРАЛЬНАЯ СИМФОНИЯ
Город Амстердам, который мог бы стать крупной гаванью мирового значения, если бы там говорили на каком-нибудь другом языке, кроме голландского, похож на огромную Венецию. Тысяча каналов, напоминающих длинные муаровые ленты, омывает его дома; тысяча разноцветных лучей сияет на крышах.
Разумеется, дом, выкрашенный в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно, некрасиво, если смотреть на него отдельно; но когда все эти цвета слиты воедино, они отлично сочетаются и превращают город в нескончаемую каменную радугу.
И потом, не только цвет, но и форма всех этих домов очень приятна, настолько они разнообразны, оригинальны, неожиданны, живописны. Словом, кажется, что все ученики великой школы голландской живописи разрисовали сами свой город ради собственного удовольствия, да и, разумеется, на радость путешественникам.
Если Амстердам похож на Венецию своими бесчисленными каналами, то своими яркими красками он напоминает китайский город, как, во всяком случае, мы привыкли его себе представлять, — иными словами, как огромный магазин фарфора. Каждое жилище с расстояния в несколько шагов похоже на фантастические домики, простую и естественную архитектуру которых можно видеть на заднем плане рисунков, украшающих наши чайные чашки. На порог этих домов ступаешь с опаской, настолько их кажущаяся хрупкость смущает вас с первого взгляда.
Если одеяние еще не делает монаха, то жилище, напротив, формирует живущего в нем человека. Невозможно не быть спокойным, невозмутимым, порядочным в этих достойных и светлых домах. Сверху донизу весь город излучает на путешественника спокойствие, заставляющее пришельца желать одного: жить и умереть здесь. Если тот, кто, увидев Неаполь, воскликнул: «Увидеть Неаполь и умереть» — оказался бы в Амстердаме, он, несомненно, сказал бы: «Увидеть Амстердам и жить!»
Таково было, во всяком случае, мнение двух влюбленных, которых мы назвали Жюстеном и Миной; они мирно жили в Голландии, как двое голубков в гнездышке.