Сальватор
Шрифт:
— Это на тебя не похоже.
— Когда привычки нехороши, их меняют.
— Каким трагичным тоном ты это говоришь! — начиная раздеваться, промолвил Камилл.
Ничего не отвечая, г-жа де Розан снова села в кресло.
— Ты не ложишься? — удивился Камилл.
— Нет, мне необходимо с вами поговорить, — мрачно промолвила креолка.
— Дьявольщина! Должно быть, ты собираешься сообщить нечто грустное, если говоришь таким тоном?
— Очень грустное.
— Что случилось, дорогая? — подходя ближе, спросил Камилл. — Ты нездорова? Получила дурные известия? Что могло произойти?
— Ничего особенного не произошло, — ответила креолка, — если не считать того, что происходит каждый день. Я не получала никаких известий и не больна в том смысле, как это понимаете вы.
— Тогда что за мрачный вид? — улыбнулся Камилл. — Если, конечно, ты не имеешь в виду нашего бедного друга Лоредана, — прибавил он, пытаясь поцеловать жену.
— Господин Лоредан был не нашим, а вашим другом, и только. Значит, дело не в этом.
— Тогда я отказываюсь разгадать, в чем дело, — сказал Камилл, бросая фрак на кресло и чувствуя, что разговор на столь мрачную тему совершенно его утомил.
— Камилл! Не заметили ли вы ничего необычного во мне за последнее время? — спросила г-жа де Розан.
— Да нет, клянусь честью, — покачал головой Камилл. — Ты обворожительна, как всегда.
— Вы не обратили внимания на то, как я бледна?
— Климат Парижа очень обманчив! Кстати, я должен тебе кое-что сказать: бледность тебе восхитительно идет. Если я что и заметил, так то, что ты с каждым днем хорошеешь.
— Разве круги у меня под глазами не наводят вас на мысль о моих бессонных ночах?
— Нет, клянусь! Я решил, что ты стала пользоваться карандашом для век, это теперь модно.
— Камилл! Вы либо эгоистичны, либо легкомысленны, бедный мой друг, — покачала головой молодая женщина.
И по ее щекам скатились две слезы.
— Ты плачешь, любовь моя? — растерялся Камилл.
— Да взгляни же на меня! — попросила она, подойдя к нему и умоляюще сложив руки. — Я умираю!
— О! — воскликнул Камилл, поразившись бледностью и мрачным выражением лица жены. — Бедная моя Долорес! Да тебе, похоже, плохо!
Он обхватил ее за талию, сел сам и попытался усадить ее к себе на колени.
Но молодая женщина вырвалась из его объятий и отпрянула, бросив на него гневный взгляд.
— Довольно лгать! — решительно промолвила она. — Я устала молчать, я стыжусь своего молчания и требую объяснений.
— Какое я должен дать тебе объяснение? — спросил Камилл естественным тоном, словно просьба жены его в самом деле удивила.
— Да обыкновенное! Я хочу, чтобы ты объяснил свое поведение с того дня, как ты впервые ступил в особняк Вальженезов.
— Снова твои подозрения! — нетерпеливо воскликнул Камилл. — Я думал, что успокоил тебя на этот счет.
— Камилл! Мое доверие к тебе было так же безгранично, как моя любовь. Когда я тебя спросила о твоих отношениях с мадемуазель Сюзанной де Вальженез, ты меня уверил, что вас связывает только дружба. И я тебе поверила, потому что любила тебя.
— Ну и что? — спросил американец.
— Обожди, Камилл. Ты поклялся мне в этом четыре месяца назад. Можешь ли ты повторить свою клятву и сегодня?
— Вне всяких сомнений.
— Значит, ты любишь меня, как год назад, в день нашей свадьбы?
— Даже больше, чем год назад, — отвечал Камилл с галантностью, странно противоречившей хмурому выражению лица его жены.
— И не любишь мадемуазель де Вальженез?
— Само собой разумеется, дорогая.
— Можешь в этом поклясться?
— Клянусь! — рассмеялся Камилл.
— Нет, не так, не таким тоном, клянись как положено перед Богом.
— Клянусь перед Богом! — отвечал Камилл, а мы с вами уже знаем, как он относился к любовным клятвам.
— А я перед Богом заявляю, Камилл, — с глубоким отвращением вскричала креолка, — что ты лицемер и трус, клятвопреступник и предатель!
Камилл так и подскочил. Он хотел было заговорить, но молодая женщина властным жестом приказала ему молчать.
— Довольно лгать, я сказала. Мне все известно. Вот уже несколько дней я за вами слежу, я следую за вами повсюду, я вижу, как вы входите в особняк Вальженезов, как выходите оттуда. Избавьте себя от постыдной необходимости дальше притворяться.
— О! — нетерпеливо заговорил Камилл. — Вы знаете, что я не люблю таких сцен, дорогая моя. Оставим эти двусмысленные речи для буржуа и мужланов. Постараемся оставаться друг перед другом такими, какими мы слывем в свете, то есть людьми воспитанными. Между мной и мадемуазель де Вальженез ничего нет. Я тебе в этом поклялся, я готов сделать это еще раз. Кажется, этого довольно?
— Это уже верх бесстыдства! — вскричала креолка в отчаянии от легкомысленного тона, в каком Камилл говорил о причине ее страдания. — Может, ты и это станешь отрицать?
Она выхватила из-за корсажа письмо, торопливо его развернула и, не читая, наизусть повторила слово в слово:
— «Камилл, дорогой Камилл! Где ты в этот час, когда я вижу только тебя, слышу только тебя, думаю только о тебе?»
— Теперь моя очередь сказать вам: «Довольно!» — закричал Камилл, выхватил письмо из рук креолки и разорвал его на клочки.
— Рвите, рвите! — приговаривала та. — К несчастью, я помню его назубок.
— Значит, вам мало было за мной шпионить, вы еще распечатываете мои письма или взламываете мои замки? — покраснев от злости, взревел Камилл.