Сальватор
Шрифт:
— Пожалуйста, пожалуйста, господин граф, — поспешил с ответом епископ.
Господин Рапт распечатал письмо и торопливо пробежал его глазами, в то время как монсеньер Колетти не сводил горящего взора со святого послания, находясь в лихорадочном возбуждении, словно преступник, которому читают приговор.
То ли письмо было длинное или непонятное, то ли пэр Франции решил доставить себе злобное удовольствие и помучить епископа, но он так долго был поглощен письмом, что его преосвященство Колетти счел себя вправе заметить ему это.
— У его святейшества неразборчивый почерк? — начал монсеньер Колетти.
— Нет, уверяю вас, — возразил граф Рапт, протягивая ему письмо. — Вот, прочтите сами.
Епископ с жадностью схватил его и пробежал в одно мгновение. Письмо было кратко, но весьма выразительно. Это был безусловный, ясный, простой, категорический отказ сделать что-либо для человека, чьи поступки, по мнению римского двора, давно требовали сурового наказания.
Монсеньер Колетти изменился в лице и вернул графу письмо со словами:
— Господин граф, не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас о поддержке в этом неприятном положении?
— Я вас не понимаю, монсеньер.
— Мне, по-видимому, оказали плохую услугу.
— Вполне возможно.
— Меня оклеветали.
— И это не исключено.
— Кто-то воспользовался доверием его святейшества и очернил меня в его глазах.
— Я тоже так думаю.
— Господин граф! Имею честь просить вас употребить все ваше влияние, а оно безгранично, и вернуть мне расположение его святейшества.
— Это невозможно, — сухо произнес пэр Франции.
— Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, господин граф, — возразил епископ.
— Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньер, никогда не ссорится с римским двором.
— Даже ради друга?
— Даже ради друга.
— Даже ради спасения невинного?
— Невинность несет собственное спасение в самой себе, ваше преосвященство.
— Итак, вы полагаете, — поднялся епископ, смерив графа полным ненависти взглядом, — что ничего не можете для меня сделать?
— Я не полагаю, монсеньер, я утверждаю.
— Словом, вы наотрез отказываетесь выступить моим посредником?
— Решительно отказываюсь, ваше преосвященство.
— Вы объявляете мне войну?
— Я ее не объявляю, но и не избегаю, монсеньер. Я принимаю ее и жду.
— До скорой встречи, господин граф! — бросил епископ, внезапно устремившись к выходу.
— Как вам будет угодно, ваше преосвященство, — улыбнулся граф.
— Ты сам этого захотел, — вместо прощания глухо пробормотал епископ, с угрозой взглянув на хозяина дома.
Он вышел, полный желчи и ненависти, мысленно выстраивая тысячи планов мести.
Приехав к себе, епископ уже знал, что делать. Он придумал, как отомстить врагу. Его преосвященство отправился в рабочий кабинет, взял в одном из ящиков стола бумагу и торопливо развернул.
Это было обещание графа Рапта, написанное за несколько часов до выборов. В нем он заверял, что, став министром, добьется назначения монсеньера Колетти архиепископом.
На губах его преосвященства мелькнула дьявольская ухмылка, когда он прочел документ. Если бы его увидел в эту минуту Гёте, он узнал бы в нем своего Мефистофеля. Монсеньер Колетти снова сложил письмо, сунул его в карман, сбежал по лестнице, вскочил в карету и приказал кучеру ехать в военное министерство, где несколько минут спустя он спросил маршала де Ламот-Удана.
Через несколько минут секретарь доложил, что маршал ждет его.
Маршалу де Ламот-Удану было далеко до дипломатической тонкости своего зятя, еще дальше ему было до лицемерия монсеньера Колетти. Однако вместо лицемерия и коварства он обладал другим качеством. Его способностью была откровенность; его сила заключалась в прямоте. Он знал епископа только как исповедника и духовника своей жены. Но о его политико-религиозных интригах, тайных кознях, скандально известных поступках он понятия не имел — настолько его прямодушие, широко распахнутое для добра, было наглухо закрыто для зла.
Итак, он принял епископа как священника, которому была доверена величайшая ценность — душевное спокойствие его жены. Маршал почтительно поклонился гостю и, подойдя к одному из кресел, жестом пригласил монсеньера сесть.
— Простите, господин маршал, — начал епископ, — что я отрываю вас от важных дел.
— Мне слишком редко выпадает возможность увидеться с вами, монсеньер, — отвечал маршал, — а потому я принимаю вас с радостью. Какому счастливому случаю я обязан честью принимать вас у себя?
— Господин маршал! — произнес епископ. — Я честный человек.
— Не сомневаюсь в этом, ваше преосвященство.
— Я никогда не делал зла и не хотел бы причинять его никому на свете.
— В этом я убежден.
— Все мои поступки подтверждают безупречность моей жизни.
— Вы исповедник моей супруги, ваше преосвященство. Мне нечего к этому прибавить.
— Я имел честь просить вас о встрече, господин маршал, именно потому, что я исповедую госпожу де Ламот-Удан.
— Слушаю вас, монсеньер.
— Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали, что исповедник вашей добродетельной супруги — мерзкий негодяй без чести и совести, мошенник, замешанный в отвратительнейших беззакониях?
— Не понимаю вас, монсеньер.
— Что бы вы сказали, если бы ваш собеседник оказался последним из грешников, бесстыднейшим, опаснейшим из всех христиан?
— Я бы сказал ему, ваше преосвященство, что ему не место рядом с моей женой, а если бы он стал настаивать, я бы взял его за плечи и выставил вон.